канонада.
Наша дружба кончилась. Джонатан и Боббипроводили вместе все большей больше времени, болтаясь где-то в городе, приходили домой поздно и сразу же ложились спать. Они больше не приглашали меня покурить или потанцевать с ними. По словам Неда, они довольно часто заходили в его кинотеатр. Иногда он тоже сидел в зале вместе с ними и смотрел фильм, виденный уже бог знает сколько раз. Джонатан, утверждал Нед, прекрасно разбирался в кинематографе, у него были явные задатки кинокритика.
Можно было, конечно, просто запретить Бобби бывать у нас, но я понимала, что это не выход. Разве мои собственные родители не запрещали мне видеться с Недом? Разве мой брак не был следствием их леденящих душу ультиматумов? Честно говоря, я сама не понимала, что меня больше беспокоит: гомосексуальные склонности Джонатана в принципе или его конкретная привязанность к Бобби. Нет, естественно, я надеялась, что он превратится в нормального гетеросексуального мужчину, познакомится с какой-нибудь девушкой, заведет детей, но я чувствовала, что от меня тут уже ничего не зависит. Но Бобби! Милый, нелепый Бобби, юноша без видимых амбиций и с весьма сомнительными интеллектуальными способностями. Если Джонатан будет общаться исключительно с ним, он так никогда и не узнает, что значит большой мир. Вся его жизнь окажется ограниченной Кливлендом, а я знала, какое будущее предлагает Кливленд. Я видела здешних молодых людей, тех, кто не смог или не захотел вырваться, — этими ребятами в ярких дешевых галстуках и с выпирающими в двадцать пять лет животами были наводнены все центральные улицы. Убив время в кафетерии, они снова возвращались трудиться в свои конторы или цеха, под лампы дневного света, то и дело поглядывая на часы.
Прошла еще неделя, прежде чем мне удалось поговорить с Бобби.
Уже сильно за полночь я спустилась в кухню раскатать тесто для пары пирогов. Последние две недели меня мучила бессонница, усугублявшаяся астматическим храпом Неда. Накинув халат, я вышла на кухню, надеясь, что решение какой-нибудь простейшей кулинарной задачи поможет настроиться на сон.
Я включила неяркую лампу над плитой, да и это, в сущности, было не обязательно. Мне кажется, я могла бы приготовить пирог с завязанными глазами.
Я сделала уже почти все, что хотела, когда на пороге кухни появился спотыкающийся Бобби, сонный, а может, и нет — когда дело касалось Бобби, разобраться было непросто. Он остановился в дверном проеме, большой, белокожий, мускулистый, в длинных трусах.
— Здрасьте, — пробормотал он. — Я думал, вы уже легли. Я просто вышел типа попить.
Попить можно было и в ванной. Я понимала, зачем он явился: бутылка джина, которую мы держали на кухонной полке, была к тому времени уже наполовину разбавлена водой. Но я подыграла ему.
— Не могу уснуть, — сказала я. — Решила сделать что-нибудь полезное.
— Понятно, — сказал он, продолжая стоять в дверях.
Войти в кухню ему было явно неловко, повернуться и уйти — тоже. Я налила стакан воды из-под крана и протянула ему.
— Спасибо, — сказал он.
Когда он шагнул вперед, чтобы взять у меня стакан, я уловила его характерный запах — запах молодого мужчины, слегка отдающий металлом на морозе.
— Бобби, — сказала я.
— А?
— Бобби, мы что, не друзья больше? Я думала, мы с тобой друзья. Он чуть не выронил стакан от неожиданности.
— Ну да, — сказал он, нервно улыбаясь, — то есть я хочу сказать, что вы действительно потрясающая женщина.
— Спасибо. Приятно слышать. Но мы ведь почти не видимся последнее время.
— Да, — сказал он. — Понимаете, я был очень занят… Я не смогла удержаться от саркастической ухмылки.
— Знаешь, — сказала я, — тебя, по-моему, еще не назначили управляющим «Дженерал моторе». Давай не будем валять дурака. Зачем обманывать друг друга? Только время терять.
Его улыбка увяла, и он беспомощно пожал плечами.
— Ну, — сказал он. — Понимаете, Джонатан…
— Что Джонатан?
— Ну, в общем… В смысле, вы как бы его мать.
— Вот именно, — сказала я. — Я
Бобби снова послал мне голливудскую улыбку. Как будто я пошутила. Я поняла, что разговаривать с ним на эту тему бессмысленно. Он только исполнял навязанную ему роль. Я стояла перед ним, скрестив руки на груди. Конечно, я могла бы сказать ему: «Уходи, и чтобы больше я тебя здесь не видела» — и тем самым подтвердить его романтический статус.
Откровенно переводя разговор в другое русло, Бобби спросил:
— А чем вы тут занимаетесь?
— Что? А, пирог делаю. Хочу спечь пару ореховых пирогов на завтра.
— Вы удивительно готовите, — сказал он с нескрываемой алчностью в голосе. — Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь дома так готовил. Прямо как в ресторане.
— Все это гораздо проще, чем кажется, — ответила я.
По выражению его лица было видно, что это не словесные уловки. Его действительно восхищало то, что я ночью спустилась на кухню печь пироги.
— Я бы хотел когда-нибудь открыть ресторан, — сказал он. — По-моему, здорово было бы иметь собственный ресторан, знаете, в каком-нибудь большом старинном доме.
Он с уважением смотрел на бледный, почти прозрачный круг теста на доске.
— Никаких особых секретов тут нет, — сказала я. — Если хочешь, могу тебя научить. Просто нужно совершать определенные действия в определенной последовательности. Никакого волшебства.
— Ну, не знаю, — отозвался он с сомнением в голосе.
— Кстати, — сказала я. — Я еще не раскатала тесто для второго пирога. Хочешь попробовать?
— Вы серьезно?
— Иди сюда. Ты не поверишь, насколько это просто. Нужно освоить всего несколько приемов.
Он подошел и встал рядом со мной. Я переложила готовое тесто на противень, насыпала на доску новую порцию муки и плюхнула сверху остаток теста.
— Первое, — сказала я. — Руками тесто следует трогать как можно меньше. С тестом для хлеба все наоборот — его приходится терзать и мучить, потому что его нужно как бы разбудить. А тесто для пирога требует нежного обращения. Значит, так. Раскатывай от себя легкими движениями, снизу вверх. Не трамбуй.
Он взял скалку и погрузил ее в мягкий шмат теста.
— Надо задобрить его, — сказала я. — Вот так. Все правильно.
— Я никогда в жизни этого не делал. Мать не пекла пирогов.
— Из тебя получится отличный повар, — сказала я. — Уже видно.
— А вы умеете делать, ну, такие классные завитушки по краям? — спросил он.
— Конечно, — ответила я.
Весь следующий год я учила Бобби готовить. Мы проводили на кухне по многу часов в день. После пирогов занялись выпечкой хлеба, потом перешли к изготовлению пирожков. Когда мы вынимали из духовки его очередное произведение — жирно-золотистое, подрумяненное, дымящееся, — он не мог скрыть неподдельного восхищения. Я никогда еще не видела столь непосредственного интереса к кулинарии. Казалось, он верил, что из таких инертных и ничтожных элементов, как мука, жир и грязновато-коричневые прямоугольнички дрожжей, может быть сотворена сама жизнь.