Один целый, один контуженный и один раненный в ногу брели по июльскому лесу.
Уж чего-чего, а лес Вася Одиноков знал. До переезда в Москву в таких ему пришлось глухих местах пожить, что здешний лесок его и не пугал, и трудностей не сулил. Мирон — он, в общем, тоже ведь вырос не в столице. Но, конечно, между туристическими походами «на природу» и нынешним их бегством была большая разница.
Раненый Иваниди вообще ничего в лесу не понимал.
По ходу дела Вася им показывал, на что тут нужно обращать внимание, что можно есть и как ориентироваться. Говорить все они старались негромко.
— Вы зверя не бойтесь. Он сам боится. Главное, не провоцировать его, не пугать. Ой, смотрите: так рано, а пчёлы летят. Хороший день будет… Вот ещё: если вы — на пути зверя, на его тропе, то ему это не понравится. Уходите — он увидит и оценит. У меня случай был. Шёл я, а там кабанья тропа…
Ребята слушали его невнимательно. Никаких зверей рядом не наблюдалось, и вообще они не собирались жить в лесу долго.
— Иваниди, — приставал к греку Мирон, — как тебя могли в ногу ранить?
— Не помню я… Сидел в окопе, стрелял. Вдруг, бац, и раненый лежу на кладбище… Наверное, пуля в окоп залетела.
— Ага… В окоп залетела… Как вон та пчела. Признавайся: бежать, небось, хотел?
— Нет, говорю же…
Рана у него была, на взгляд товарищей, пустяковая, но сам он так не считал: шёл с трудом, наступать на ногу боялся, подпирал себя дубинкой. Других лекарств для дезинфекции, кроме фляжки самогона, принесённой дедом за полночь, у них не было. Обработали Сашке рану самогоном, перевязали, да и повели в лес.
Вася же, внешне совсем целый, чувствовал себя странно. Что-то его изнутри ломало, заставляя болтать о чём придётся. Может, через эти рассказы он поддерживал свою связь с миром? Чтобы этот мир заметил, если он вдруг скопытится?.. Речь его была возбуждённой, прерывистой, перемежающейся нервными смешками.
— А однажды, — начал он новую сказку, — в меня стрелял беглый заключённый…
Дело было в прошлом году, во время летнего выезда на практику, в Восточной Сибири. Шли по гористой тайге втроём, два опытных геолога и Вася Одиноков.
— Там без оружия нельзя ходить, — нетвёрдо ступая по траве, говорил Вася. — У всех были винтовки. И вдруг — бац, и я лежу. У-у-у, ужас.
— Ранили? — спросил Иваниди.
— Нет, что ты. У геологов такие… Ну как тебе объяснить? Не рюкзак, нет… Слово какое смешное, «рюкзак». Ну вроде рюкзака, сразу на спину и на грудь — но это такой, на самом деле, жилет, на котором много-много карманов. Геолог образцы минералов в него складывает. В эти карманы. Если чего найдёт, конечно. Туда же суёт рапортичку, где найдено. Плоская такая штука вдоль тела. Она получается каменная, — и Василий начал давиться смехом. Однако справился, спросил: — Понятно?
— Понятно, — усмехнулся Мирон.
— Ха-ха-ха, — дошло до Иваниди.
— Я ему и попал под прицел. А тех двоих ему не видно было. Вот он дурак-то. Был бы я простой охотник, без жилета своего, убил бы меня. А так он попал в каменный жилет, и я — брык. И валяюсь! — Василий засмеялся. — Он и пошёл с той сопочки вниз, чтобы всё с меня забрать. Идёт себе радостный…
— Ничего себе…
— …А я его лёжа из винтовки! — и Василий затрясся от смеха.
— Насмерть?
— Ну да! Потом Сергей Сергеевич ругался: зачем, говорит, ты его убил? Теперь тащить придётся. А так сам бы шёл. А я сначала и не знал, что убил его.
— И что вы с ним сделали? — спросил Иваниди.
— Съели, — предположил Мирон. — Тайга ведь, голодно.
— Хи-хи-хи…
— Ха-ха-ха…
— Волоком до реки тащили, там у нас лодка была.
— И чего? — с интересом спросил Мирон. Всё-таки журналист есть журналист.
— Чего, чего… Приехали с НКВД, говорят, дядька с лагерей, убил троих при побеге, — язык уже заплетался, но Вася, хихикая, продолжал: — Нам благодарность объявили. А у меня потом от той пули синяк держался два месяца.
— Ну-у, это фигня.
— Я ещё думал, для армии полезно, эти жилеты с карманами, только класть не камни, а медные листы.
— Ага. Доспехи.
— Кольчуга.
— Но даже говорить никому не стал. Если такие синяки получаются… А сейчас, парни… Идти я больше не могу. Тащите меня, как того покойника, — Одиноков повалился на землю, и глаза его закатились.
Некоторое время они прожили во взаправдашнем православном скиту, в компании с монашком, носатым, светловолосым, лет двадцати. Смотрелся этот бородатенький юноша среди ветхого имущества довольно-таки странно, не к месту он был в сём лесном жилище.
Окруженцы нашли этот спрятавшийся среди глухого леса уголок только благодаря наблюдательности Васи Одинокова. На третий день их путешествия он углядел тропки — явно не звериные. Тропки эти, почти незаметные, всё же не прятались под сомкнутыми верхушками трав или кустов, как было бы, если бы их протоптали звери. Нет! Их оставил кто-то прямоходящий… Потом стали попадаться кое-какие другие отметины, тоже не звериные. Наконец, унюхали они это жильё, поскольку вышли к нему с «задов».
Монашек встретил вооружённых людей не то что с неудовольствием, а, скажем так, смиренно. Пришли и пришли. Еды у него не было, лекарств не было, мыла не было. Вода — в ручье для хозяйственных нужд и ключевая для питья. Представился отцом Димитрием, но Мирон его тут же поставил на место:
— Какой ты нам отец! Папаша, мать… В лесу он сидит в такие дни.
— На всё воля Господня. Кому-то и в лесу сидеть надо.
— Еда есть? Мы голодные, аж тошнит.
— У меня нет ничего, но еды полный лес, дети мои.
— Тьфу, «дети мои». Опять понёс церковную чепуху?
— Извините. Так уж мы приучены. Рыба в ручье, грибы, ягоды. Можно силки на зверя поставить. Хотя у вас ружья…
— У нас винтовки.
— Ну винтовки. Хотя жарить — не знаю как, спичек нет у меня. По-простому живу.
— Спички у нас есть, но мы тут стрелять не станем. Немец услышит.
— Какой немец?
— Ты что, прикидываешься? Война уже месяц идёт, а ты будто и не знаешь.
— Как война?! С кем?
— Ой, врёшь! Не может быть, чтоб тут слышно не было. Линия фронта прошла… Артиллерия, самолёты… А ты не знаешь? Ах ты ж врун!
— Христом Господом клянусь — не знаю ничего. Не проходила тут никакая линия. Вы объясните мне, неразумному рабу Божию, — он говорил быстрым тенорком, будто подражая кому-то, много старше него. В устах юноши такая речь звучала нелепо.
В избушке все не уместились. Под руководством Василия нарубили штыками коротких рогатин и длинных слег. Поставили что-то вроде деревянного матраса в два слоя, выстлали лапником, над всем этим натянули брезентуху — когда уходили из села, дед подбросил им чью-то плащ-палатку, и они её, конечно, взяли с собой. Две ночи спали, подстилая её снизу, теперь, на случай дождя, приспособили сверху.
