это и даже не пыталась бороться с неизбежным.

Тете Мисе порою удавалось подработать в прачечной, обстирывающей близлежащие воинские части. За эту работу платили не только вконец обесценившимися гурками, на которые даже в магазине нельзя было ничего купить, кроме зажигалок, соли и грубого мыла со щелочью, от которого руки покрывались глубокими трещинами, а еще и армейскими продовольственными купонами. Но того, что она зарабатывала, не хватало на трех человек.

Юнни, для того чтобы хоть что-то добыть, сутками дежурил у ворот консервной фабрики. Временами, когда кто-то из грузчиков не являлся на работу, из ворот выходил начальник смены и тыкал пальцем в одного из сидящих на тротуаре безработных. Невысокому шестнадцатилетнему пареньку трудно было конкурировать с крепкими, здоровыми мужчинами, ждавшими вместе с ним возможности заработать хоть что-нибудь для своих семей. Пару раз счастье все же улыбнулось Юнни, когда палец начальника смены указал на него.

Платили временным грузчикам ровно вполовину меньше, чем постоянным рабочим. Но жаловаться не имело смысла – за воротами фабрики стояла толпа безработных, готовых таскать на себе любой груз и за гораздо меньшую сумму.

Во второй раз, когда Юнни получил свои гурки и выходил за ворота фабрики, кто-то из местных рабочих, проникшись состраданием к несчастному пареньку, сунул ему под куртку замороженную тушку хиваза. Он был совсем маленький, размером с грыку, но Юнни казалось, что все вокруг знают, что спрятано у него под одеждой. Кусочек замороженного мяса с костями жег кожу Юнни, словно раскаленное железное клеймо, которое должно оставить свою отметку на теле на всю оставшуюся жизнь.

После того как мясо хиваза было сварено и съедено, Юнни три дня боялся выходить из дома. Воображение живо рисовало ему рослых молодцев из внутренней стражи, поджидающих незадачливого вора возле ворот консервной фабрики. А всякий раз, когда он слышал шаги на лестнице, ему казалось, что это идут за ним. И сколько он ни твердил себе, что исчезновение одной-единственной малюсенькой тушки хиваза скорее всего останется и вовсе не замеченным, а если пропажа и будет обнаружена, то среди сотен людей, проходящих через ворота консервной фабрики, найти вора будет практически невозможно – доводы разума были бессильны против страха оказаться пойманным на воровстве.

Кража государственной собственности являлась самым страшным преступлением в Правовом законоуложении Пирамиды. Даже убийцы и насильники могли рассчитывать на снисхождение судей – но только не те, кто дерзнул покуситься на имущество, принадлежащее Пирамиде. А поскольку Пирамиде в Кедлмаре принадлежало практически все, включая и население страны, то под судом мог оказаться каждый, рискнувший взять со своего рабочего места и отнести домой даже ржавый гвоздь или разогнувшуюся канцелярскую скрепку, которые, утратив свои полезные свойства, тем не менее продолжали оставаться государственной собственностью.

Но несмотря на регулярно транслируемые по телемониторам показательные процессы над расхитителями государственной собственности, неизменно заканчивающиеся вынесением обвинительного приговора, по которому враг общества должен был вернуть свой долг гражданам Кедлмара, отработав двадцать пять лет в трудовом лагере, воровали все рабочие и служащие гражданских специальностей. Люди тащили с работы домой все, что могли и сколько могли. Даже тетя Миса временами приносила из прачечной то пригоршню слипшегося в комок стирального порошка в кармане, то кусок серого мыла за пазухой. И дело было вовсе не в патологической склонности кедлмарцев к воровству, а в той беспросветной бедности, в которой приходилось им жить. Гурки, которыми выдавали зарплату госслужащим, стоили дешевле бумаги, на которой они были напечатаны. А продовольственные пайки были настолько малы, что не могли спасти от голода семьи тех, кто их получал. Единственным способом хоть как-то свести концы с концами было воровство. Все необходимое для жизни, начиная с продуктов питания и заканчивая туалетной бумагой, давно уже превратившейся для широких слоев народонаселения Кедлмара в непозволительную роскошь, на смену которой пришли газеты, напечатанные на грубой серой бумаге, можно было достать только на черном рынке. Но гурки там были не в почете – к расчету принимались только продовольственные купоны или товары.

Лекарства можно было достать тоже только на черном рынке. В государственных аптеках, торгующих за гурки, на прилавках стояли только бутылки с мутным рыбьим жиром, признанным официальной медициной в качестве лекарства от всех болезней, зубной порошок, похожий на толченый известняк, и зубные щетки к нему, щетина на которых вылезала после двукратного использования.

Юнни помнил, как, сходив однажды на рынок за лекарством для Гайлы, тетя Миса вернулась домой расстроенная, с глазами, полными слез. Заметив внимательно наблюдавшего за ней Юнни, она, не поднимая глаз от пола, тихо сказала, что не смогла позволить себе выменять у торговки лекарствами таблетки, которые доктор прописал Гайле, потому что в таком случае они втроем остались бы без еды до конца месяца.

Вот тогда-то Юнни и решил поступить на военную службу. Здоровьем он был не обделен и поэтому мог надеяться оказаться направленным в одну из строевых частей, служащим которых жалованье выплачивалось особыми армейскими продовольственными купонами, по которым можно было получать продукты питания в спецраспределителях, недоступных гражданским лицам. Да и на черных рынках по всему Кедлмару продовольственные купоны служили основной валютой, за которую можно было взять любой товар.

Юнни отправился на военную службу, рассчитывая, что таким образом сумеет облегчить жизнь тете Мисе и спасти Гайлу. Он не собирался менять свои продовольственные купоны на папиросы и сорокаградусную или, подобно другим солдатам, проводить увольнения, шляясь по грязным кабакам и убогим домам свиданий скучных провинциальных городков. Все свое жалованье до последнего купона он собирался отправлять Гайле и тете Мисе.

И вот теперь Гайлы не стало.

В тот момент, когда Юнни прочитал об этом в письме, присланном ему тетей Мисой, он почувствовал, что оборвалась единственная нить, связывающая его с жизнью. В целом мире у него не осталось ни одного родного человека. Все вокруг, подобно гурку, обесценилось и утратило свой смысл. Для чего теперь было оставаться в армии, если Гайла была мертва?

В первый день после получения трагического послания Юнни еще продолжал выполнять свои служебные обязанности, двигаясь подобно автомату, не замечая, что происходит вокруг и ни на что не обращая внимания. Его состояние не осталось незамеченным для лейтенанта Апстрака, который решил поговорить с солдатом. Лейтенант вызывал у Юнни уважение, и он, наверное, в конце концов поведал бы своему командиру все, что было у него на душе, не появись во время их разговора мотоциклист, отвлекший Апстрака от беседы. Что за известие привез лейтенант-пехотинец, для Юнни осталось тайной. Но, по- видимому, оно было чрезвычайно важным, потому что лейтенант Апстрак сразу же забыл о разговоре, начатом с Юнни. Дождавшись возвращения взвода с полосы препятствий, лейтенант Апстрак передал командование им сержанту Шагадди, а сам вернулся в часть.

Что ж, у лейтенанта Апстрака были свои заботы, которые, возможно, были более важными, чем личные