призрак. По крайней мере, мне так кажется. А ты как думаешь?

И я уставилась в нору, ожидая ответа, но так ничего и не услышала.

Тогда я закрыла глаза и стала посылать внутрь телепатические сообщения: ты еще там? ты меня слышишь? меня хорошо слышно?

Ничего, кроме далекого шипения атмосферных помех.

Вот когда я пожалела, что у меня нет радио. Покрутила бы сейчас ручку настройки и нашла Классик. Спела бы ей свою песенку, если бы вспомнила слова. Ей бы понравилась передача специально для нее. Она бы не засыпала, а слушала. И ей не было бы так одиноко, моя песенка согрела бы ее в холодной норе.

Диккенс пришел за мной, бренча пулями в кармане, так что я сначала решила, что это белка. Я была на втором этаже и слышала, как он топает внизу. И потому, что входная дверь была у меня в тот день открыта — я проветривала дом, надеясь, что будет хоть немного меньше вонять отцом, — я решила, что это белка забралась в комнату и шарит там, ищет крекеры с арахисовым маслом.

Но когда я спустилась проверить свою догадку, то увидела Диккенса: тот стоял напротив моего отца в джинсах и без рубашки и рассматривал его в свои синие очки.

— Привет, — сказала я, подходя к креслу сзади.

Он вздрогнул и поглядел на меня. Я уже ждала, что он снова начнет обнимать себя. Но он этого не сделал.

— Извини,— начал он.— Я лучше пойду — я вошел без стука, это невежливо — и скоро поздно будет — так что я пойду, ладно?

И он сжал кулаки. Вид у него был как у напуганной белки, которая так и норовит шмыгнуть в дверь.

— Можешь не уходить, — сказала я ему.

— О, — сказал он, кивая, — это хорошо, потому что я надеялся, что ты со мной сегодня поиграешь, ладно?

— Ладно, — сказала я.

И я уже собралась попросить его спасти Классик. Открыла рот, чтобы сказать ему, что его длинные руки наверняка дотянутся до дна любой норы в мире. Но тут он сказал:

— Твой отец все время спит. И моя мама тоже. В последнее время она только и делает, что спит.

Я попыталась представить себе, как выглядит мать Диккенса, но все мои мысли занимала только Делл; мысленно я видела, как она спит где-нибудь в глубине своего сумеречного дома или неподвижно сидит в кресле, а шлем и колпак лежат у нее на коленях.

А где же его мать?

— Она призрак?

Он потряс головой.

— Нет, уже нет, — она просто спит. Но она не такая красивая, как твой папа. Волосы у нее не такие красивые.

— Это все понарошку, — сказала я. — Гляди.

Я перегнулась через спинку кресла, схватилась за шляпу и парик и потянула их вверх.

— Забавно, — унылым голосом сказал он. — Ты меня обманула, я не знал.

— Ничего забавного тут нет, — ответила я, возвращая на место парик и расправляя локоны. — Да и вообще, это Классик придумала, а не я. А теперь она в норе, и я не могу ее вытащить.

Диккенс зажал двумя пальцами нос и помахал ладонью, как веером.

— Он испортился, — сказал он простуженным голосом. — Он, наверное, уже сто лет тут спит.

— Нет, он просто пукает, вот и все.

— А-а. Ну да, наверное, ты права, наверное. Но все равно…

Тут он залез в карман, порылся там и вытащил шесть пуль. Положив их себе на ладонь, он вытянул руку, чтобы я посмотрела.

— Я хочу скормить их акуле, — сказал он. — Если хочешь, можешь мне помочь. Мы, конечно, не поймаем акулу этими штуками, но устроить ей небольшую ловушку сможем.

И он дал мне подержать пулю; она была золотистая, с закругленным кончиком, длиннее моего среднего пальца. Я потерла тупой конец пальцем, вспоминая, как Делл заставила охотников разрядить винтовки. Наверное, потом она отдала патроны Диккенсу, или он сам стащил их у нее, пока она не видела.

— Ладно, — сказала я, — я помогу тебе, но потом ты поможешь мне. Надо спасти мою подругу.

— Не знаю, — ответил он. — У меня, наверное, не получится.

— Ничего трудного не будет, я обещаю. Просто у нее неприятности. И ей будет по-настоящему плохо, если ты ее не выручишь.

— А может, ей уже плохо.

— Или она умирает. До нее теперь, наверное, дальше, чем до моря.

— Ух-ху, — сказал он. — До луны и то ближе.

— Зато ты лучше, чем палка или грабли, — ты ведь капитан!

— Да, я капитан. У меня и подлодка есть.

— Я знаю.

— Ее зовут «Лиза».

— Я знаю. Так ты мне поможешь?

— А кормить акулу мы будем? Мне так хочется попробовать. И с тобой поиграть тоже хочется.

— А потом ты спасешь мою подругу.

Диккенс пожал плечами.

— Только ты мне покажешь, что делать, — сказал он, — а то вдруг я чего-нибудь не пойму.

— Ладно.

Он пощелкал костяшками пальцев, пососал губу, наклонил голову набок и вздохнул.

— Хорошо, — сказал он наконец, пододвигаясь ко мне. — Хорошо, — сказал он еще раз и вложил свою тонкую руку в мою.

И мы пошли прочь — через входную дверь, по крыльцу, — спасаясь от метеоризма Рокочущего. Через двор. В заросли сорго. Прошелестели сквозь траву. Взобрались на насыпь. Ступили на землю приливов и ушли глубоко под воду. Диккенс, может, этого и не знал, но я была осьминогом, а он плыл рядом со мной, потому что превратился в дельфина. Я не стала ему говорить, а то вдруг бы он испугался. Тогда бы он точно утонул и Классик так и осталась бы неспасенной. Поэтому я не сказала ему, что мы на дне моря, а высоко над нами тянут сети рыбаки.

Диккенс сказал: — Три тебе.

Три пули звякнули на моей ладони.

Мы присели на рельсах на корточки, «Лиза» и расплющенные пенни остались у нас с подветренной стороны.

— Клади их сюда, вот так…

Он осторожно положил свои пули поперек рельса, следя, чтобы расстояние между ними –было около фута. Потом стал смотреть, как я раскладываю свои пули на другом рельсе.

— Что теперь будет? — спросила я.

Диккенс надул щеки. Потом сделал губами такой звук, как будто что-то взорвалось, и хлопнул в ладоши.

— Конец света, — сказал он.

— И акула-монстр умрет?

— Нет. Акула бессмертна. Она глотает пули, как конфеты.

Я представила себе, как грохочут в акульей пасти пули — взрывающаяся закуска.