Диккенса. Мы чуть не утонули.

— Акула-монстр где-то близко, — предупредила я Классик. — Нам надо быть настороже.

Расплющенные монетки пестрели на рельсе, как стеариновые капли от свечи. Я попыталась оторвать одну, но она даже не шелохнулась. Акула припечатала ее что надо.

— Здесь опасно. Лучше нам спуститься в подлодку.

Я представила себе акулу, как она на всей скорости несется за нами, щелкая челюстями.

— Акула нападает! — завопила я.

И мы с Классик пробежали по рельсам, скатились вниз по насыпи и скрылись внутри «Лизы». Но Диккенса там не оказалось. Он не стоял у руля и не всматривался сквозь стекла плавательных очков в морское дно в поисках Рокочущего и меня. И вообще шалаш не больше походил на подлодку, чем вчера.

— Акула нападает.

«Лиза» разваливалась на куски, и нам с Классик она совсем не понравилась. Классик сказала, что в шалаше пахнет хуже, чем в Рокочущем. А мусора и всякой грязи внутри было столько, что куда там до него автобусу; за ночь часть сделанной на скорую руку крыши провалилась, несколько длинных мескитовых веток придавили искореженный велосипед, другие скрывали разорванные покрышки, еще другие стояли прямо, одним концом воткнувшись в землю, а другим высовываясь в дыру на крыше. Оползень разделил и без того тесный шалаш на две половины, отчего в нем стало совершенно негде стоять.

«Лиза» затонула, подумала я. Диккенс больше не поплывет. Он ведь даже не осьминог и не морской конек.

— Это сделала пиратка, — сказала Классик. — Она пробралась на лодку и взяла его в плен. Придется ему прогуляться по доске. Она его утопит, свинья такая. Она ведь бросила тебя в поле. От нее одни неприятности.

Мне вспомнилась Делл — фунтовый кекс в одной руке, губы мокрые от яблочного сока, темная линза посверкивает на полуденном солнце. Она где-то рядом, размахивает над головой саблей — «На абордаж!» — или кончиком этой самой сабли тычет Диккенса в спину, пока тот, хлопая своими вьетнамками, приближается к краю доски.

— Спасем его! Спасем капитана…

— …или он пойдет на корм акулам!

Но спасать Диккенса нам все же не пришлось. Он прекрасно себя чувствовал и, бормоча что-то себе под нос и улыбаясь, разравнивал граблями землю перед домом Делл. И он был не во вьетнамках и купальных трусах. И очков на лбу не было. Вместо этого он надел красную бейсболку и майку. А еще джинсы и ковбойские ботинки. Выглядел он совсем как фермер.

— Он не капитан и не пленник…

— …и вообще никто.

Мы с Классик спрятались в зарослях мескита и, выглядывая из-за можжевелового куста, наблюдали, как Диккенс ходит кругами. Он топтался на одном месте, разравнивая граблями следы от своих ботинок, бормотал и улыбался, бормотал и улыбался. И все время повторял одну и ту же ошибку. Едва разровняв один кусок земли, он поворачивался к нему спиной, наступал на него своими ботинками, и все начиналось сначала. Его следы были повсюду.

И Делл тоже была там, в колпаке и митенках, как обычно; она срывала помидоры и кабачки и складывала овощи в пластиковый пакет, а некоторые отбрасывала. И что-то тихонько насвистывала. Время от времени она отрывалась от работы, поворачивала голову и говорила Диккенсу:

— Нет, нет, так не годится, ты опять пятно оставил. Будь внимательнее.

И она показывала, тыча пальцем:

— Не здесь, вон там.

Тогда Диккенс начинал осматриваться в поисках пропущенного места. При этом он отступал назад и оставлял новые следы.

— Вон там. Да, да, прямо у тебя под ногами.

И он начинал судорожно грести землю у себя под ногами, бормоча и улыбаясь, бормоча и улыбаясь.

— Да нет же, нет, смотри, ты еще оставил. Ты сам топчешься и следишь. Смотри внимательно, что делаешь, ладно?

Неизвестно, сколько еще это могло продолжаться, — Делл тыкала бы пальцем, а Диккенс орудовал бы граблями и оставлял свежие отпечатки, — как вдруг появился на своем «ниссане» Патрик-упаковщик. С громким бибиканьем пикап, подскакивая на ухабистой дороге, подъезжал к дому, и солнце отражалось в его ветровом стекле.

Бибиканье напугало Диккенса; он уронил грабли. Потом, кусая нижнюю губу, глянул на Делл и обхватил себя руками.

— Ух-ху, — сказал он.

Выпрямив спину, она шагнула на гравийную дорожку и велела ему:

— Иди в дом. Оставайся в своей комнате, пока я тебя не позову.

— Ладно, Делл, ладно.

И он пошел прочь — не пошел, а побежал как сумасшедший, по-прежнему держа себя руками за плечи. Он с топотом промчался по двору, оставляя на земле новые отпечатки. Потом прыгнул на крыльцо, влетел в дом и захлопнул за собой дверь.

— Оставайся, где ты есть.

 Делл нарисовала в воздухе круг. Потом хлопнула в ладоши. Потом сняла колпак и шлем, положила их на дорожку и поплевала во двор:

— Не твори разбоя здесь.

Тем временем «ниссан» уже подкатил к дому и стоял, широко распахнув водительскую дверцу. А Патрик, пыхтя, выволакивал с пассажирского места два тяжелых бумажных пакета. Потом он подхватил их, по одному под каждую руку, и пошел во двор, где Делл уже вытирала свои митенки о передник.

— Д-д-добрый день, м-м-мисс Манро, –сказал он.

— Здравствуй, Патрик, — ответила Делл.

—А что, утро уже прошло? Бог ты мой, как время-то летит.

Она широко улыбалась. Голос ее звучал дружелюбно. Она, кажется, даже помолодела, как будто другим человеком стала.

— Д-д-да, мэм, п-п-прошло!

Делл указала пальцем на крыльцо:

— Поставь пакеты там, у двери. Я сама их занесу. Ты не забыл про печенье — сладкое, без соли? А вяленое мясо?

Он кивнул. На его лице тоже была улыбка.

— Нет, конечно, ты не забыл, конечно.

Она смотрела, как он ставит пакеты на крыльцо, а сама рукой поправляла на затылке светлый узел волос.

— Я очень благодарна тебе за все, что ты для меня делаешь. Ты добрый юноша.

Тут он пошел к ней по дорожке, глупо ухмыляясь половиной рта. Она протянула руку, взяла его ладонь в свою и прижала к груди.

Он начал заикаться:

— Я-я-я…

— Знаю, — ответила она, — ты уже за все заплатил.

Он кивнул.

— Ну да, конечно. Спасибо тебе, спасибо.

— А-а-а вы? — спросил он.

— Да, Патрик, разумеется. Только не здесь, не во дворе, не рядом с помидорами.

Делл повела Патрика к боковой стене дома и заставила лечь там на землю. Потом встала на колени рядом с ним. Он положил ладонь на узел светлых волос у нее на затылке, а она расстегнула ему молнию на брюках. И тут его глаза закрылись, а рот открылся. Она пошарила у него в штанах и вытащила эту