— Ну и что? — спросил он, не приметив ничего особенного.

— Ничего не замечаешь?

— Да нет.

Тогда Скипидарыч сам выглянул в окно и, очевидно также ничего не приметив, сказал:

— Странно… Надо подождать немного.

— Чего ждать-то?

— Увидишь. А пока давай-ка ещё по одной.

— Знаешь, — говорил Скипидарыч, занюхивая водку рукавом, — церковью сейчас столько всякой нечисти пользуется, как с одной стороны, так и с другой. И всех принимают, обслуживают. Стоят вон на Пасху по ящику правители наши, подсвечники, едрень фень, да на камеру крестятся, иуды. И как это только Бог терпит? А может и не терпит? — Скипидарыч заговорщицки прищурился. — Может церковь-то сейчас и не дом божий? Может, в ней сейчас дьявол поселился?

Последние слова несколько протрезвили Деснина:

— Ты думай, чего болтаешь-то. Вроде и выпил немного — а уже чего плетёшь.

Скипидарыч налил себе ещё и выпил. Сидели, курили молча.

— Чужое мне все здесь, да и сам я чужой, — наконец вздохнул Деснин, — Вот не стало Никодима, и я как слепой котенок тыкаюсь во все стороны, ищу…

— Значит, не удалось пожить по-божески, как хотел? — перебил его Скипидарыч. — Два месяца не было и что-то стряслось у тебя, иначе бы не вернулся.

— Стряслось, — согласился Деснин и вкратце рассказал историю с Телепузиком.

Скипидарыч смотрел на Деснина с явным восхищением.

— Так их всех этих уродов, потому что богатство без чести — это уродство. Эх, жаль меня там не было, а то… Правильно, что всегда на Руси отношение к купцам и прочим дельцам было не очень, потому что собственность есть кража, еще Иоанн Златоуст сказал. А народ сказал: трудом праведным не наживешь палат каменных. Разве есть что общее у коммерции с достойной, честной жизнью? В общем, деньги — зло, и никаких но. Капитал…

— Скипидарыч! — взмолился Деснин, опасаясь, что собеседник вновь заладит свою нескончаемую проповедь.

— Слепой котенок, говоришь, — тут же переключился собеседник на другую тему. — А вот мир, Коля, глаза-то тебе и сковырнул, — Скипидарыч вздохнул и добавил: — Эх, кабы только мир — это еще ничего. Блаженны познавшие ад на земле, оно конечно, но… Я вот одного боюсь. Все мы на Христа грешим, уверяем себя, что ошибся он со временем пришествия Царствия Небесного. А вдруг не ошибся? Вдруг оно давно наступило, как Он и обещал, ведь не мог же Бог ошибаться! А коли наступило царствие небесное, то, стало быть, все праведники — Там, а мы, грешники, все здесь, в аду получается. Соответственно, кто у власти, кто хорошо живет — тот наибольший грешник: им в аду хорошо, как чертям. А у кого ничего нет — тот, стало быть, меньший грешник. У того только Бог и есть, потому что бедных мира сего избрал Он быть богатыми верой и наследниками Царствия. Христос неслучайно вовсе нищим был, когда явился на землю. А ведь кому, как не Богу, лучше знать, кем быть? «Блаженны нищие, ибо ваше есть царство Божие. Блаженны те, кто сейчас голодает, ибо вы насытитесь. Блаженны те, кто сейчас плачет, ибо вы будете смеяться. Горе вам, богатым, ибо вы сполна получили свое утешение. Горе вам, кто сейчас сыт, ибо вы будете голодать. Горе вам, кто сейчас смеется, ибо вы будете скорбеть и плакать». В общем, и последние будут первыми, а первые — последними, и вот Христос…

— Как-то ты все выдергиваешь из Писания, — перебил его Деснин. — И Христос у тебя революционером выходит каким-то.

— Ну так а что Гете говорил? — глаза Скипидарыча загорелись, — «Христианство было политической революцией, ошибочно сделавшейся революцией моральной. Единственный способ сохранения христианства — сделать его вновь социальным. Задача, поставленная Богом — совершенство человеческого общества». Не знаю, революционером был Христос, или нет, но уж точно не коммерсантом, не буржуем, потому что эти все от дьявола. Но, черт с ним, с революциями, меня лишь один вопрос волнует: Сын человеческий пришед, найдет ли веру на земле?

— Не найдет, — коротко сказал Деснин.

На сей раз Скипидарыч ничего не ответил. Он неподвижным взглядом уставился в темноту за окном.

— Ну-ка, Коля, глянь-ка.

Деснин выглянул в окно. Всё та же темнота. Всё те же неясные очертания домов, церковь, возвышающаяся над ними. Только на сей раз окна церкви были освещены изнутри едва приметным светом.

— Видишь? — взволнованно спросил Скипидарыч. — И это уже не в первый раз. Кто-то там бывает по ночам.

— И что?

— А ты знаешь, что Никодимовый череп-то не нашли? — вопросом на вопрос ответил Скипидарыч.

Деснин уже совсем ничего не понимал.

— Может, конечно, во время пожара какое бревно упало и раздробило на кусочки, а может… спёрли его.

— Да зачем? — спросил Деснин, а сам подумал: «Совсем дед тронулся».

— В этом-то и вопрос: зачем? А свет в церкви ночью — это что?

— Чего-то ты меня, Скипидарыч, совсем запутал.

— Да я и сам толком ни черта понять не могу, едрень фень. Только, сдаётся мне, всё это неспроста.

— Ты думаешь, что этот свет в церкви как-то связан со смертью Никодима?

— Вполне может быть.

— Скипидарыч, не темни. Скажи лучше сразу.

— Не буду я тебе ничего говорить, а то скажешь, что я совсем сбрендил. Хотя догадка у меня одна есть… Знаешь чего? Завтра, после вечерни, схоронись в церкви где-нибудь. Может сдастся, всё своими глазами увидишь. Только, если моя догадка верна, то… Я бы и сам давно проверил, но боюсь жуть. Вторые сутки не сплю, едрень фень. Это хорошо, что ты вернулся. Я тебя специально не расспрашивал ни о чем. Завтра все на свежую голову расскажешь, ладно? А то у меня сейчас соображаловка не работает. Спать давай.

С утра Скипидарыч мерил шагами свою хибару и переваривал то, что рассказал Деснин о своем прерванном расследовании смерти Никодима. Попутно он готовил на завтрак, как сам заявил, «антипохмельную похлебку».

— Но горе вам, лицемеры! Ибо вы запираете царство небес перед людьми. Ибо вы сами не входите и входящим не позволяете войти… Церковь порочна… бред все это, бред! — постучал Скипидарыч пустой кастрюлей себе по голове.

— Скипидарыч, ты чего? — удивился Деснин.

— Да это я насчет архиепископа думаю. В таких случаях заявляют, дескать, церковь держится вопреки своим служителям. Вот, едрень фень, самоуничижение-то! Да любят еще такую байку рассказывать: некогда один человек задумал креститься, но прежде захотел узнать, как живут архипастыри, владыки Церкви. Его предостерегали: «Не пытайся делать это. Ты соблазнишься и смутишься тем, что увидишь, и никогда не примешь крещения». Но тот все же поехал в столицу по своим делам и проник в архиерейский дворец. Он многое там увидел, о многом размышлял и, вернувшись, сказал: «Я готов креститься». Все удивились, потому что знали, каким недостойным человеком был архиерей того города.