— Да, — отозвалась Фрида.

— И ты меня не удерживаешь? — спросил К.

— У тебя и так будет столько препятствий, — проговорила Фрида, — зачем тебе еще и меня слушать..

Она поцеловала К. на прощание, дала ему, поскольку он не успел пообедать, сверток с бутербродами, которые принесла снизу, напомнила, чтобы он возвращался уже не сюда, а прямо в школу, и, не снимая руки с его плеча, проводила вниз до самой двери.

Поначалу К. был даже рад уйти из душной, перетопленной комнаты, где в суматохе толклись служанки и помощники. На улице, кстати, подморозило, снег затвердел, идти стало легче. Правда, опять начинало смеркаться, поэтому он ускорил шаг.

Замок, чьи очертания уже стали расплываться, стоял вдали, как всегда, в полном безмолвии; ни разу еще К. не видел там ни единого признака жизни; впрочем, на таком расстоянии, наверно, и невозможно хоть что-то различить, но именно этого изо всех сил жаждали глаза, тамошние неподвижность и тишь были им что нож острый. Когда К. смотрел на замок, ему казалось, будто там, вдали, спокойно сидит некто и смотрит в пространство прямо перед собой, не то чтобы в раздумье и потому обо всем на свете позабыв, а просто так, свободно и безмятежно; словно он совершенно один и никто за ним не наблюдает; хотя ведь должен бы замечать, что за ним именно наблюдают, следят, однако его это нисколько не трогает, покой его по-прежнему нерушим — там, вдали, взгляду наблюдателя и вправду не за что было уцепиться, он как бы соскальзывал, и неясно было, незыблемый покой Замка — то ли причина тому, то ли следствие. Сегодня впечатление это еще усиливалось из-за ранних сумерек, чем пристальней смотрел К. вдаль, тем меньше он различал, тем беспросветней и глубже погружались во тьму неприступные контуры.

К. только-только подошел к не освещенному еще постоялому двору, как во втором этаже распахнулось окошко, оттуда высунулся молодой, толстый, гладко выбритый господин в меховой тужурке да так и застыл в окне, даже легким кивком не ответив на его приветствие. К. никого не застал ни в прихожей, ни в буфетной, где прогорклая пивная вонь шибала в нос еще сильнее, чем прежде, в трактире «У моста» подобного безобразия все-таки не допускали. К. прямиком направился к двери, через глазок в которой в прошлый раз подглядывал за Кламмом, осторожно надавил ручку, но дверь оказалась заперта; он попытался на ощупь отыскать место, где прежде был глазок, но крышечка, судя по всему, была пригнана к отверстию так плотно, что найти глазок вслепую не удавалось, поэтому К. чиркнул спичкой. И тут же вздрогнул от испуганного вскрика. В углу между стойкой и дверью, у самой печки, сжавшись в комочек, сидела молоденькая девушка и в зыбких бликах горящей спички, явно со сна, таращилась на К. ничего не понимающими глазами. Очевидно, это была преемница Фриды. Она, впрочем, быстро пришла в себя, включила электричество, и лицо ее ничего хорошего не сулило, но тут она узнала К.

— А-а, господин землемер, — сказала она с улыбкой, подала ему руку и представилась: — Меня Пепи зовут.

Девица оказалась низенькая, крепко сбитая, пышущая здоровьем, ее густые рыжие волосы, заплетенные в тугую косу, вокруг лба и ушей все равно курчавились непокорными кудряшками; длинное, из серой блестящей материи платье, по-детски неумело стянутое внизу шелковым шнуром с бантом, явно ей не шло. Она спросила о Фриде — не надумала ли та вернуться. Вопрос был задан почти зло, с подковыркой.

— Меня, — пояснила она, — сразу после ухода Фриды срочно вызвали, ведь кого попало сюда не поставишь, прежде-то я горничной была, а теперь вот сменила место, да только вряд ли к лучшему. Больно много вечерней и ночной работы, устаешь сильно, сама не знаю, как я это выдерживаю, нет, я не удивляюсь, что Фрида ушла.

— Фрида была здесь очень довольна, — заметил К., желая поставить Пепи на место и напомнить ей, что она Фриде не чета.

— Да не верьте вы ей, — отмахнулась Пепи. — Просто Фрида умеет в руках себя держать, как мало кто. Чего она не захочет сказать, того не скажет, и по ней даже не заметишь, что есть что скрывать. Я ведь не первый год здесь, когда-то мы с ней в одной комнате спали, но доверия между нами не было, а сейчас она небось обо мне и вовсе думать забыла. У нее, наверно, только одна подруга и есть, старая хозяйка в трактире «У моста», это тоже кое о чем говорит.

— Фрида моя невеста, — сказал К., украдкой пытаясь нащупать глазок в двери.

— Я знаю, — откликнулась Пепи. — Потому и рассказываю. Иначе какой бы вам от этого прок.

— Понимаю, — протянул К. — Вы хотите сказать, что мне гордиться надо, раз я такую скрытную девушку сумел завоевать.

— Да, — радостно подтвердила Пепи и рассмеялась, как будто в отношении Фриды они с К. втайне уже о чем-то сговорились.

Однако не столько ее речи занимали К. и даже отвлекали от поисков, сколько само ее присутствие здесь, ее новоявленная принадлежность к этому месту. Конечно, она гораздо моложе Фриды, почти девчонка, и платье у нее дурацкое, не иначе в ее представлении должность буфетчицы — страшно важное отличие, вот она и вырядилась. И, должно быть, представление это по-своему верное, ведь место, на которое она заведомо не подходила, досталось ей неожиданно, незаслуженно и явно временно, — даже кожаный кошелек, который Фрида неизменно носила на поясе, ей не доверили. Видно, и ее мнимое недовольство местом тоже не более чем напускное зазнайство. И все-таки, [когда К. увидел, как она тут, в буфетной, сидит на Фридином стуле, подле комнаты, в стенах которой когда-то, а быть может, еще и сегодня, бывал Кламм, как ее маленькие толстые ножки попирают половицы, на которых он с Фридой лежал, здесь, в «Господском подворье», этой обители господ чиновников, он вынужден был признаться себе, что, встреть он здесь на месте Фриды Пепи и заподозри он в Пепи хоть какую-то причастность к Замку — а разве не вероятно такую причастность допустить? — он бы точно так же попытался заграбастать эту ее тайну в свои объятия, как поневоле вышло у него с Фридой…] невзирая на все свое детское недомыслие, она, эта пигалица, как-то связана с Замком, служила там горничной, если, конечно, не врет; да и здесь, сама не ведая своих выгод, имеет возможность не то что быть, но вон, как сурок, спать на работе целыми днями, и, обними он сейчас это крепкое, даже со спины слегка округлое тело, ему, конечно, ничего от самих этих выгод не перепадет, однако какое-то соприкосновение с ними, а может, и ободрение на его тяжком пути вдруг да и случится. Почему с ней не может быть так же, как с Фридой? Хотя нет, не может. Достаточно только взгляд Фриды вспомнить, чтобы в этом убедиться. Нет, никогда в жизни он к Пепи не притронулся бы. И тем не менее ему пришлось на миг смежить веки, столько лютого вожделения было сейчас в его глазах.

— Свет зря жечь нельзя, — заявила Пепи и повернула выключатель. — Я зажгла только потому, что вы меня перепугали. Что вам тут понадобилось? Или Фрида забыла что-нибудь?

— Да, — отозвался К. и ткнул на дверь. — Скатерть вот здесь, в соседней комнате, белая, вязаная.

— Ах да, ее скатерть, — не удивилась Пепи, — помню, тонкая работа, я еще ей помогала, только в этой комнате она вряд ли осталась.

— Фрида сказала, что там. А кто там живет?

— Никто, — ответила Пепи. — Там господская общая гостиная, господа там выпивают и кушают, то есть считается так, вообще-то они все больше наверху в номерах своих остаются.

— Если бы наверняка знать, что там никого, я бы зашел поискал скатерку. Но в том-то и дело, что наверняка ничего не известно, вот Кламм, к примеру, часто там сидит.

— Кламма там сейчас точно нет, — возразила Пепи. — Он вот-вот уедет, сани во дворе уже поданы.

[— Сани Кламма? — быстро переспросил К. — Должно быть, красивые, хотелось бы на них взглянуть. Говорят, на передке у них золотой орел.