кидало из стороны в сторону.

Это было так неприятно, что мне только хотелось быть где-то в другом месте.

И тут случилось что-то очень необычное.

В какой-то миг, когда меня качало и бросало из стороны в сторону, и трясло, и кружило туда-сюда, мне становилось все хуже и хуже. Но вот я очутилась где-то совсем в другом месте. Я поднялась ввысь и, снявшись с места, начала парить в воздухе, словно ничего не весила и была маленькой прозрачной тучкой, а не девочкой с крепким и теплым телом, которая «твердо стояла обеими ногами на земле», как обычно говорила матушка.

«Обеими ногами на земле…» – этого со мной как раз теперь и не было. Подо мной так далеко внизу, что они походили на крошечных кукол, ехали верхом рядом с двумя повозками несколько человек. Они держали путь вверх к горному ущелью вдоль узкой колеи, врезавшейся охристо-желтой полосой в темные вересковые пустоши и серые каменистые горные обрывы. Они были веселые с виду, поскольку были так малы, но я все же быстро устала глазеть на них, – куда увлекательней летать.

«Карр-карр!» Два ворона промелькнули мимо так близко, что черное крыло одного коснулось меня… Нет, оно не коснулось меня. Прикасаться было не к чему. Вороново крыло разрезало насквозь мою руку, словно ее вообще там не было. Что со мной? Я уставилась на свою руку. С виду вовсе обыкновенная рука – пять пальцев, пять ногтей и так далее. И все-таки не совсем обыкновенная. Она словно… светилась по краям.

И мне стало страшно. Внизу на земле всадники и повозки стали еще меньше. Я все шагала и шагала, быть может, медленно, но все время вперед и все время вверх, и это вряд ли было мне на пользу. Разве мне положено парить меж туч, будто я орлица или соколиха? Я махала руками, словно крыльями, но это ни капельки не помогало. Тогда я попыталась сделать несколько движений, будто плаваю, хотя воздух вовсе не вода. Что бы я ни делала, все равно я лишь поднималась – медленно, но верно.

Это не было больше ни увлекательно, ни забавно. Мне не хотелось быть здесь. Я хотела домой. Домой к маме. Словно что-то дергалось во мне, словно кто-то привязал ко мне нить и тянул за нее. Повозки и горное ущелье исчезли. Голубое небо исчезло. В какой-то бесконечный миг в светящейся на удивление серой туманной дымке исчезло все – все краски, все звуки… А потом возникло окно, кровать и голос, который я узнала.

– Спасибо, Роза. Это как раз то, что мне нужно. Матушка!..

Я была именно там, где хотела быть, и мне стало так легко и весело, что я уже не думала, каким образом попала домой. Стоя меж кроватью и окном, я глядела на матушку. Она по-прежнему была смертельно бледна, но нынче она уже сидела и сама держала чашку с супом, что подала ей Роза.

– Матушка… – тихонько, боясь испугать ее, произнесла я.

Она не услышала меня. Попивая мелкими глотками суп из чашки, она даже не смотрела в мою сторону.

– Матушка! – немного громче снова попыталась позвать ее я.

– Не открыть ли немного окошко? – спросила Роза. – Нынче чудесная мягкая погода.

– Да, спасибо, – поблагодарила мама, по-прежнему ничем не показывая, что услышала меня.

И Роза подошла к окну и ко мне. Она прошла сквозь меня. То было похуже вороньего крыла. Куда хуже!

– Матушка! – закричала я голосом Пробуждающей Совесть, хотя совсем не старалась, чтобы это у меня получилось.

Мама уронила чашку, и теплый суп пролился на покрывало.

– Дина! – прошептала она и неуверенно поглядела в сторону окошка, а не прямо на меня.

С испуганным возгласом прибежала Роза. Она упала на колени возле кровати и стала уголком своего передника тщательно вытирать пятно от супа, бормоча между делом извинения и робкие вопросы:

– Мне не надо было… Извини, мне надо было бы придержать чашку… У тебя лихорадка?

Но мама не обращала на нее внимания. Она по-прежнему глядела на меня и на окно.

– Дина! – строго сказала она. – Возвращайся назад! То, что ты делаешь, опасно. От этого можно умереть!

– Матушка!..

– Нет! Возвращайся! Сейчас же!

Она тоже говорила голосом Пробуждающей Совесть, и у нее это выходило куда искусней, чем у меня. Мама и Роза, спальня, запятнанное супом покрывало – все вместе было вырвано у меня, а меня снова закружило вихрем в светящемся сером тумане, но несло меня уже вниз.

«Возвращайся!» – велела матушка, но у меня не было ни малейшего представления, откуда я явилась. Туман был повсюду, со всех сторон, – подо мной, надо мной, а мало-помалу возник и во мне самой… Густой и холодный, скользил он прямо сквозь меня и все сильнее и сильнее тормозил мои мысли.

Я ровно ничего не видела, но что-то звучало вокруг меня. Я слышала голоса, слабые, будто отдаленное эхо, и я цеплялась за эти звуки, так как ничего другого не было. Голоса окликали, звали, искали… Один из голосов искал меня:

– Дина!..

Это было так далеко, что я почти не слышала голоса, но он притягивал меня так, как раньше, когда я тосковала по дому, прежде чем матушка заставила меня вернуться.

– Дина!

То был Давин. И он не шептал. Он кричал во всю силу своих легких. Он сидел верхом на Кречете, хотя всякому было видно, что ему бы в самый раз лежать в постели, и его жалкое, жестоко изувеченное лицо было мокро от слез и преисполнено отчаяния. Он заставил Кречета скакать крутой рысью вдоль Мельничьей быстрины, не обращая внимания на фырканье коня и его попытки свернуть прочь от шумной воды и разлетающихся брызг.

– Дина! – снова и снова взывал Давин.

– Давин! – вскричал за его спиной Каллан. – Остановись! Хватит, прекрати!..

Каллан прижал своего крепкого рыже-гнедого мерина к боку Кречета и схватился за его поводья.

– А теперь стоп, малец!

– Отпусти, – вне себя зашипел Давин, пытаясь вырвать поводья из железной хватки Каллана. Но Каллан сдаваться не желал.

– Давин… Ведь это не поможет! Она исчезла. Это худо, но тут уж ничего не поделаешь! Что пользы бушевать, скакать по всей округе, пока сам не упадешь и не сломаешь себе шею! Что пользы от этого! Разве мало того, что нам придется сказать твоей матери, что… что Дина утонула? Поехали домой, малец! Тогда у нее по крайней мере останешься ты.

«Утонула? – растерянно подумала я. – Неужто я утонула? Не потому ли моя голова наполнена темной водой? Не потому ли люди могут проходить прямо сквозь меня, словно я призрак?»

– Езжай домой сам! – горько и отчаянно воскликнул Давин. – Я назад не поеду!

– Никак ты спятил, малец? По-твоему, могу я явиться домой без тебя?

– По-твоему, могу я ехать домой ныне… и смотреть в глаза матери? Не могу я…

Каллан медленно, стараясь протянуть время, отпустил поводья.

– Что же ты собираешься делать? – спросил он.

– Искать! Надеяться! До тех пор, пока они не… не нашли ее мертвой, Каллан, я и подумать не смею, что она мертва.

Но даже если Давин пытался, чтобы голос его был полон веры и утешения, в нем звучали слабость и бессилие. Он казался таким бесконечно несчастным, что мне больше всего хотелось заплакать и обнять его.

Давин… Я не была уверена в том, что он пожелает выслушать меня.

Быть может, только Пробуждающая Совесть могла бы заставить его сделать это, а он ведь не унаследовал дар матери, как я. Но тут вдруг его словно бы затрясло, и он в отчаянии стал оглядываться вокруг.