— Михал, что такое… Что с тобой?
Ее влажная рука на лбу.
— Откуда ты взялась? — недоумевал Михал.
— Я все время рядом. Прибираюсь. Может, у тебя это от грязи…
— Обалдела? Обойди ребят. Не скоты же они в самом деле! Пусть дадут хоть одну дурацкую дозу, прежде чем сдохну!
— Ты выкарабкаешься, не бойся.
— Черта лысого! — Он чувствовал, как распирает кожу на ноге. — Стало хуже, чем раньше. Идиотская затея с этой мазью. Вы просто хотели от меня избавиться… Ну так вали, если я вам мешаю. Отваливай! Дошло? Катись! Отваливай.
— Я тебя перевяжу. Ты выползешь, вот увидишь, — машинально повторяла Ева, стараясь не слушать, что он говорит.
— На хрена мне из этого выползать? Я не боюсь. Пусть уж скорее конец! Плевать!
Она разрезала повязку на икре и начала разматывать бинт. Очередной взрыв боли. Михал остался лежать ничком, обессиленный, с откинутой головой.
В венах адский огонь, от каждого прикосновения невыносимая боль, стреляющая вверх по всему телу.
— А-а-а! — завыл он. — Сдохнуть! Будьте вы прокляты, сдохнуть бы поскорей! — стонал он сквозь зубы, пока наконец не потерял сознание.
— Прости, прошу тебя, прости.
Он судорожно обнимал Еву. Представить себе, что она может встать и уйти в другой конец комнаты, было выше его сил.
— Я люблю тебя, — шептал Михал. Надо, чтобы она это знала, все остальное — дым.
Одна-единственная доза болтушки. В мышцу. В вену уже ни за что не попасть.
— Ты меня вытащила. Почти совсем не болит, — бормотал Михал. Он снова безумно любил ее. — Прости меня. Я так не думал. Правда не думал…
Одна-единственная доза, и все в ажуре. Я такой же, как и она. Так за что мне ее упрекать? И эта паршивая мазь помогла, а я-то думал, они хотят меня отравить. Похоже, я самый обыкновенный перебравший параноик. Загнанный в угол собственной глупостью. Больше ничем. Неудивительно, если она меня бросит.
Он сжал Еву так, что у нее перехватило дыхание.
Так ты дожидалась, шлюха, пока я немного оклемаюсь? Пока станет ясно, что я не сдохну, как только ты меня бросишь? Он склонился над столом, на котором лежала эта сволочная записка, нацарапанная ручкой на пакете из-под булочек:
«Я не могу больше. Не хочу снова в отсидку за тунеядство. Не сердись. Мне надо отдохнуть. Я возвращаюсь в психушку».
Устрашающий пример, как может кончить наркоман, — вот он, рядом, на матраце. Отличный повод завязать. Шлюха! Шлюха и больше никто! — бесился Михал.
Стук в дверь.
Не по-условленному! Пришли за мной? Что, если заложила Ева? В психушке? Или прямо ментам? Скотина!
Он осторожно пополз к дверям. Все равно ведь заглянут через глазок, пронеслось в голове.
За дверью мама! Он вдруг замер, не в силах даже пошевелиться. Стыд и растерянность. По спине потек ледяной пот. Что будет, когда она увидит, на кого я теперь похож? Как живу. Поток причитаний и жалоб. А вернее всего — слезы.
Новый звонок.
Очередное развлечение для соседей. После оглушительной музыки и наркоманов, лезущих в квартиру, стоящих на лестнице, засовывающих спички в замок, чтобы попасть в подъезд даже ночью, еще и небольшой семейный скандальчик.
— Открой, я знаю, ты дома, слышишь?
Михал отворил дверь и прислонился к стене.
— Михал! — Он увидел, как мать набрала воздуха и вытаращила глаза. Сохранить самообладание оказалось выше ее сил.
— Почему ты не дал о себе знать?
Действительно, почему? Чтобы ты смотрела на это день за днем? И каждую ночь рыдала, уткнувшись в подушку?
Он пожал плечами.
— Мне написала Ева.
Ева! Ну, сволочь. Сообразила-таки, что один я тут сдохну. Последнее, что могла для меня сделать? Подыскала няньку. Хорошо хоть, не милиционеров.
— Я принесла поесть, — нарушила мать мучительную паузу.
— Спасибо, мам, — буркнул он, беспомощно наблюдая, как она входит в комнату. Направилась к окну и открыла его. Вонь? Только вдохнув свежего воздуха, мать отважилась хорошенько осмотреться.
Сейчас начнется. Михал приготовился к родительской проповеди.
Две-три секунды тишины.
Или убеждает сама себя, что меня надо пощадить, хотя бы на первых порах?
— Тебе надо вымыть голову. А то волосы жирные, — наконец решается мать.
Михал чуть не рассмеялся. Сообщеньице, как с того света.
— У тебя есть шампунь? — с серьезным видом спросила мать.
Он покачал головой.
— Я завтра принесу.
Завтра, послезавтра, послепослезавтра… Образцовая ежедневная опека. До полного умопомрачения. Неужели она еще не поняла, что мой случай безнадежный? Конечно, поняла. Уже не предлагает переехать домой. Даже она не хочет моего возвращения. Разве что ради душевного спокойствия возьмет оставшиеся два дня за свой счет.
А чего еще я жду от нее? Разумеется, ничего. Остались считанные дни, мам. От долгого стояния снова жутко разболелась нога. Он опустился на матрац, хотя знал, что последует очередная серия вопросов.
Мать отреагировала моментально:
— Что с тобой?
— Ничего, — невнятно пробурчал он.
— А эта повязка? — Она заметила кусок когда-то белого, теперь уже грязно-серого бинта, выглядывающего из-под джинсов.
— Ничего, просто оцарапался.
— От такой грязи еще нарывать начнет.
Уже, мама.
— Завтра принесу бинт.
— Да есть у меня, — попробовал соврать Михал. — Все будет нормально.
— Гм… — Она повернулась к плите. — Я принесла тебе жареной свинины. Хоть поешь по- человечески.
Пронесло, слава богу, не стала разглядывать, что под повязкой. А если завтра захочет перевязать меня новым, чистым бинтом?
— Ты нашел работу?
Не может без допроса. Правда, очень осторожного, не как раньше.
— Ищу, — ответил он.
Только куда меня возьмут с такой ногой. Нормальному человеку тут же оформили бы больничный… Да, но нормальный человек не боится идти к врачу.
— Есть у меня на примете одно место, — издалека начала мать. — Работа не сложная, чисто,
