самом начале, чтобы любить друг друга, вспомнилось Михалу.

Он открыл дверь. Теперь Ева уже не сопротивлялась. Спокойно вошла и уселась на матрац, как миллион раз до того. Обняла руками колени, забилась в угол, головой оперлась о стену. Взгляд в никуда.

Вот так Ева сидела, когда я варил болтушку. Не может быть, чтобы она вдруг взяла и начхала на меня!

Он, как обычно, запер дверь.

— Ева…

Она подняла голову.

— Мы не можем расстаться так!

— Думаешь, мне хочется кончить как ты? — снова встрепенулась она. — Посмотри на свои ноги! Я не хочу в тридцать лет быть хромой уторченной наркошкой!

— А кто же ты еще?

— Я брошу, понял? Если надо, опять в психушку пойду!

— А это что? — Он снова поднял пузырек с чернухой.

— Моя последняя доза.

— Интересно, от кого?

Вдруг ее просто хотят втянуть в это дело, чтобы я начал варить больше. Или кто-то мстит, что не варю для него. Паранойя? А если нет?

— Ты слышишь? — рявкнул он на Еву.

— Не скажу.

— Неужто?

Он вынул пробку и наклонил пузырек над умывальником.

— Ты что, спятил?! — бросилась к нему Ева.

Он поднял руку с пузырьком. Она стала подпрыгивать, пытаясь ухватить. И в самом деле как собачонка.

— Ты ведь у нас не уторченная наркошка, — сказал Михал. — Садись. Садись, а то правда вылью!

Она замерла, словно в нее прицелились из пистолета. Потом стала медленно отступать к стене.

Неужели не доходит, что я бы в жизни не вылил. Да если у меня в руке доза, я ее и за миллион не выпущу.

— Так кто?

Молчание.

— Кто-нибудь из тех, кто варит по-крупному? На ком ты повисла, как раньше на мне, когда знала, что я буду варить каждый день? Кто будет давать тебе сколько влезет и сотворит из тебя законченного торчка!

Если б я мог не моргнув глазом вылить в умывальник эти идиотские шесть кубиков. Начать сначала. Который раз? Найти силы. А я не могу расстаться даже с одной-единственной дозой. Она права. Хромой заколотый торчок, которому снова нужно вмазаться. Только увидит — руки уже трясутся. Сунуть в себя очередной дозняк. Пережить еще час. Еще день. Еще месяц. Чтобы финишировать с ампутированными ногами и дырявыми, как решето, венами.

Сил уже ни на что не было. Даже допрашивать Еву. Безмерная пустота.

— Вернись ко мне. — Михалу хотелось уткнуться в ее колени, если бы не страх за пузырек. — Ты не можешь уйти. Бросить меня так. Ведь мы любили друг друга.

Ева покачала головой.

Михал стоял возле умывальника, прислонясь к плите — она да матрацы — единственная обстановка в комнате, — и вдруг нащупал за спиной газовый кран. Открыл его до упора.

— Умрем вместе.

— Спятил? Закрой!

Он улыбнулся. Надо бы вмазаться напоследок. Ни в коем случае не лишиться того, что еще есть в пузырьке. Неужели это единственная потеря в твоей теперешней жизни?

Ева встала. Может, дошло наконец, что я никогда не решусь вылить эту проклятую чернуху?

Она закрыла кран и вернулась на матрац. На меня даже не взглянула, с горечью отметил Михал. И снова открыл кран.

— Ц-ц-ц…

Сколько ненависти и презрения в этой ухмылке.

Ева снова встала и распахнула балконную дверь. Вернулась на матрац, подняла с пола учебник и открыла на главе «Психофармакология».

— Говорят, отравление газом — приятная смерть, — произнес он, чтобы хоть что-то сказать. И опять закрыл дверь.

Ее невозмутимость ошеломляла. Он потянулся за сигаретой. Последняя. Как всё…

— Да не чиркай ты спичками, — вдруг крикнула Ева. — Хочешь, чтоб мы взлетели на воздух?

А она совсем не так спокойна, как хочет показать.

В этот момент Ева кинулась к пузырьку, который он положил на стол, собираясь прикурить. Прежде чем Михал опомнился, она уже схватила пузырек. И проскочила мимо Михала к дверям. Он бросился за ней.

Заперто! Ева тщетно боролась с ключом.

Михал обхватил ее сзади за пояс и швырнул назад на матрац.

Она грудью упала на одеяло, но тут же вскочила, в два прыжка пересекла комнату и распахнула балконную дверь.

Он прыгал за ней, насколько позволяли эти проклятые ноги.

Ева нагнулась и перекатилась через перила на строительные леса вдоль фасада. В последнюю секунду Михал успел схватить ее за свитер.

— Пусти!

— Не будь дурой! И не устраивай сцен!

— Пусти меня, слышишь? Я буду кричать!

— Не позорься!

Она вырвалась, перебежала по лесам к соседнему балкону и взобралась на него.

Вот дура! Глупая курица! Теперь еще до смерти перепугает пани Марквартову, злился Михал. Он перебросил ногу через перила балкона. Потом другую. Спрыгнул на леса и упал на четвереньки. От боли хотелось выть. Для прыжков его ноги давно уже не годились.

— Стерва! — прошипел он.

Ева уже была в квартире пани Марквартовой. Что-то вещала, возбужденно размахивая руками. Михал схватился за перила.

— Он хотел убить меня! Отравить! — доносился изнутри ее крик.

Из сумрака комнаты выскочила соседкина дочка.

— Не лезь сюда! Не лезь, а то тресну! — Она схватила горшок с цветами.

— Не верьте Еве. Она не в своем уме! — сказал Михал.

Скандал снова переместился на балкон.

— Он сам чокнутый! — орала Ева.

Боже ты мой, до чего же мы докатились!

— Оставьте ее в покое. Пусть она уйдет. — Пани Марквартова склонилась над Михалом. Он бессильно отпустил перила.

Три женщины с враждебными взглядами. И одна из них Ева! Только теперь Михала одолела страшная боль в ногах. И он медленно двинулся по лесам к балкону Евиной квартиры.

Закрыл в кухне газ. Теперь уже не имеет смысла. Все, что бы я ни делал, никогда не имело смысла. Он упал на матрац. Еще час-другой — и придут ломки. Не было сил сварить даже для себя. И нет денег на лекарства.

Сумка, вспомнил он. И вытащил ее из-под себя.