s2'>[2]. Безусловно, ему были известны труды Пико делла Мирандола, но библиотекарь из аббатства Сен-Виктор занес в свой бесценный дневник высказывание Бруно (который, судя по всему, разговаривал с библиотекарем подолгу), что он 'презирает Пикуса Мирандолуса и всю философию Иезуитов'[3] (довольно необычное сочетание).
Похоже, что магия Бруно опиралась на скудные источники, поскольку с удивлением отмечаешь, как сильно он полагался на компиляцию Агриппы. В 'манускрипте Норова'[4] есть выдержки из магических текстов, переписанные для Бруно его секретарем Беслером. В это время Бруно изо всех сил старался усилить магизм собственной личности накануне возвращения в Италию в 1591 году. В багаже у него уже лежала рукопись книги, которую он собирался посвятить папе – в надежде, что тот заинтересуется его реформой[5]. И что же так усердно переписывал Беслер? Главным образом – длинные куски из 'Тайной философии'. Судя по всему, эта книга произвела на Бруно огромное впечатление. Он не повторял ее рабски, но для большей части его магии она послужила отправной точкой. А мы помним, что в свой учебник магии Агриппа включил некоторые из центральных идей герметической философии, и в этом контексте – как и в переводах Фичино – они могли привлечь внимание Бруно.
В 'Кабале пегасского коня', напечатанной в Англии в 1585 году (с ложным указанием места – 'Париж')[6], Бруно разъясняет свое отношение к кабале, к иерархиям Псевдо-Дионисия – то есть ее христианскому дополнению – и к тому религиозному синкретизму на основе негативной теологии Псевдо-Дионисия, главными создателями которого были Фичино и Пико. Он описывает вкратце кабалистико-дионисианскую систему, приводит имена десяти сефирот, их значение, соответствующие им ангельские чины у евреев и девять небесных чинов Псевдо-Дионисия. Число чинов он дополняет до нужных десяти, сопоставляя с Малкут – десятым из сефирот – и с соответствующим десятым ангельским чином у евреев (Иссим) чин 'отдельных душ или Героев'[7] . Вся это он взял непосредственно из 'Тайной философии'[8] .
Символом мистического Ничто, стоящего в кабале за десятью сефирот, он делает Осла, и этот осел негативной теологии, или Невежда, и есть необычный главный герой его книги. При всей внешней кощунственности, я не думаю, что в планы Бруно действительно входило богохульство. Осел, несущий Святые дары, въезд в Иерусалим на осле – в такого рода аллегориях осел выступал как символ смиренного самоуничижения. Эти аллегории Бруно знает и ссылается на них[9]. Бруно не лицемерит и не острит. Просто у него исключительно странная религия, которую он и излагает в исключительно странных аллегориях.
Евреи – продолжает Бруно, описав кабалистическую систему, – заимствовали мудрость у египтян. Чтобы изобразить искажения, которые египетская мудрость претерпела в руках евреев, он приводит сюжет из 'Об Изиде и Озирисе' Плутарха – египтянам пришлось превратить 'их быка Описа или Аписа' в осла, который затем стал для них символом мудрости[10]. Короче говоря, Осел – символ всей негативной теологии, как кабалистической, так и христианской (то есть в учении Псевдо-Дионисия)[11]. Но у Бруно есть новая – точнее говоря, древняя – египетская кабала, которая и есть его религия и которую он излагает в 'Килленском осле Ноланца' – идущем за первой частью книги диалоге.
Один из его участников – говорящий Осел, называющий себя 'самым натуральным ослом'[12]. Он созерцает 'творения космоса и принципы природы', и его природа – 'физическая'[13]. Он становится членом пифагорейской академии, занятой 'физическими' вещами, поскольку
невозможно иметь понятие о вещах сверхъестественных, за исключением из отблеска в вещах естественных. Ибо лишь некоторым, очищенным и высшим, умам удается рассматривать их как таковые[14].
В этой академии нет метафизики, поскольку 'то, что у других напыщенно называется метафизикой, есть только часть логики'[15].
Бруно отбросил как 'метафизику' и кабалистическую систему сефирот, и иерархии Псевдо-Дионисия – всю ту надстройку, которую христианский маг воздвиг над своей естественной магией, чтобы застраховать ее от демонских влияний. Он вернулся к 'естественной религии' египтян и к естественной философии, или естественной религии, космоса, которую он извлек из герметических доктрин. Он прямо говорит, что этот 'природный Осел' – то же самое, что и торжествующий зверь из 'Изгнания…'[16].
Совершенно ясно происхождение этого египетского осла у Бруно. Нужно только вспомнить 'Золотого осла' – роман Апулея из Мадавры о превратившемся в осла человеке, которому на пустынном морском берегу явилась Изида, после чего он стал жрецом египетских мистерий. А Апулей, не забудем, считался переводчиком 'Асклепия' на латынь, и именно его обвиняли христианские герметики в том, что он злокозненно вставил туда пассаж о дурной магии[17]. Джордано Бруно – герметик нехристианский, вольный маг, – делая апулеевского Осла своим героем, открыто признается в том, что восхищается и Апулеем, и всей магией 'Асклепия' без исключений.
Более того, апулеевского Осла в роли естественного философа почти наверное подсказал Бруно его кумир Корнелий Агриппа Неттесгеймский, маг. Как указал Ф.Токко, некоторые из пассажей Бруно об осле взяты из 'Тщеты наук' Агриппы – книги, в которой он сначала излагает оккультные науки, а в конце объявляет их тщетными, используя осла как символ невежества[18]. В посвящении к этой книге Агриппа говорит, что сам превратился в 'философского осла', подобно описанным у Лукиана и Апулея.
Чтобы понять всю нетипичность позиции Бруно для традиции ренессансных магов, нужно внимательно прочесть 'Кабалу пегасского коня' и ее продолжение. Бруно сперва излагает систему сефирот и соответствующую ей христианскую систему иерархий, то есть стандартную систему ренесссансного христианского мага, и потом сознательно от нее отходит. Магия Бруно лишена не только всех тех страховок, которыми нерешительный Фичино окружил естественную магию, но и всех тех ангелических надстроек, которые (предполагалось) будут нейтрализовывать демонов.
Но сказать, что Бруно полностью порвал с традицией ренессансного мага, значило бы исказить картину, поскольку ренессансная переоценка магии оказала на Бруно принципиальное воздействие. С одной стороны, магия стала спутницей важных философских систем – традиция, очевиднейшим образом продолженная Бруно. А с другой стороны, у Бруно во всей силе сохраняется и та религиозная настроенность, которая побудила Пико взять магию и кабалу в подспорье религиозным умозрениям. Бруно исповедует свою философскую религию, или религиозную философию, или религиозно-философскую магию, со всей серьезностью и верит, что она может стать орудием всеобщей религиозной реформы. Бруно сам определяет свою новую 'кабалу' как 'кабалу богословской философии, философию кабалистического богословия, богословие философской кабалы'[19].
То есть он сохраняет слово 'кабала' в качестве обозначения своей позиции, и действительно, как мы вскоре увидим, его отношение и к кабалистическому, и к дионисианскому мистицизму на практике не так бесповоротно отрицательно, как можно было бы подумать на основе 'Кабалы пегасского коня'. Элементы обеих систем он использует в других работах, и поэтому в конечном счете заслуживает звания ренессансного мага, хотя и весьма экстравагантного.
У Бруно есть несколько сочинений, прямо посвященных магии, которая пронизывает, впрочем, и его труды по мнемонике и философии. Главные из явно магических сочинений – это 'О магии' ('De magia') и 'О сцеплениях вообще' ('De vinculis in genere'), оба написанные предположительно в 1590-1591 годах. Изданы они были только в конце ХIХ века, в полном собрании латинских произведений Бруно[20]. Именно изучение этих двух работ помогло А.Корсано осознать интерес Бруно к магии; правда[21], Корсано считал, что всерьез Бруно к ней
