А что бы сказал Бруно о 'Рассуждениях на Книгу Бытия' Мерсенна, где отвергается магическая подоплека платонизма Фичино, которая была для Бруно хлебом насущным; где отрицается мировая душа и универсальная одушевленность живой природы, которые были центральной темой Бруно; где целенаправленно подрываются позиции ренессансного мага, которым и был Бруно? Несомненно, он бы ринулся в атаку, еще громче крича: 'Педант! Педант!'

И Марен Мерсенн действительно помнил о Джордано Бруно. В пролегоменах к 'Рассуждениям' он включает его в список создателей новых философий – в список 'атеистов, магов, деистов и им подобных'[43], но главную критику Бруно можно найти в 'Нечестии деистов' ('L'Impiete des Deistes'), где он называет Бруно 'un des plus mechans hommes que la terre porta jamais' ['одним из самых дурных людей, каких когда-либо носила земля'] и обвиняет его в том, что он 'n'[a] invente une nouvelle fazon de philosopher qu'afin de combattre sourdement la religion chretienne' ['изобрел новый способ философствовать лишь ради того, чтобы тайком нападать на христианскую религию'][44]. Мерсенн читал книгу Бруно о 'напряжениях' ('contrazioni') и пришел в ужас[45]. Хотя все основания философии Бруно крайне порочны, Мерсенн иногда признает истинность выводов, сделанных из порочных предпосылок. 'Quant a Jordan, encore qu'il se serve de mauvais fondemens, neantmoins il est asses probable que le monde est infini, s'il le peut estre. Car pourquoy voules-vous qu'une cause infinie ait pas un effet infini?' ['Что касается Джордано, то, хотя он и пользуется дурными предпосылками, тем не менее достаточно вероятно, что мир бесконечен, если таковое вообще возможно. Ибо почему вы хотите, чтобы бесконечная причина не имела бесконечного следствия?'][46]

Мерсенн понял движущую идею философии Бруно, понял его 'миссию', которую он видит в том, чтобы 'тайком нападать на христианскую религию', и которая ему кажется отвратительной, а ее автор – одним из самых дурных людей на земле. И действительно, этот маг, анимист, герметик был особенно опасен, так как у него была религиозная миссия. Мерсенн прав, называя его врагом христианства, поскольку целью всеобщей реформы Бруно было возвращение к будто бы дохристианскому герметическому Египту. Но сам Бруно не счел бы этот план враждебным христианству, поскольку, как мы видели, он питал странную надежду, что эта реформа может произойти в рамках существующей религиозной системы. Если бы Мерсенн об этом знал, то он бы, конечно, только укрепился в своих представлениях об опасности ренессансной магии для ортодоксального христианства. Именно ясное понимание этой опасности и заставляло Мерсенна решительно бороться за ее истребление[47] .

За всей полемикой, которую мы обсуждали, маячат таинственные розенкрейцеры. Работы Фладда написаны в защиту розенкрейцеров, а нападки на него были нападками и на них. Мерсенн говорит о них постоянно[48]. Их упоминают все участники полемики по поводу Фладда; они появляются даже на спокойных и абстрактных математических страницах у Кеплера[49]. В 1623 году группа розенкрейцеров приехала в Париж и развесила там объявления, где они именовались 'Невидимыми' и говорилось, что они обладают глубочайшими секретами мудрости, которым желающие могут у них научиться[50]. Их приезд совпал с появлением в Париже столь же странной и загадочной секты из Испании, называвшей себя 'Иллюминаты' (Просветленные)[51]. Невидимые прибыли в Париж в самый разгар великой интеллектуальной битвы, которую Мерсенн и его друзья вели против всего, что Невидимые защищали; а если, как я предположила выше, Бруно как-то повлиял на их возникновение, то становится еще яснее, где в этой полемике место Бруно. Возможно, именно в роли Невидимого приехал бы Бруно в Париж, доживи он до XVII века.

Ришелье розенкрейцеров не принял[52], но Кампанелла, приехавший в Париж одиннадцатью годами позже, нашел у кардинала поддержку[53] – свидетельство умения Кампанеллы переводить свои идеи (которые на раннем своем этапе повлияли на немецкое движение[54]) в приемлемое для тех или иных властей русло. Как мы видели, Мерсенн был от Кампанеллы отнюдь не в восторге[55], и, действительно, с точки зрения Мерсенна, астральная магия и естественная теология Кампанеллы должны были выглядеть столь же архаичными и вредоносными, как магия и кабала ненавистных розенкрейцеров.

Таким образом, в эти переломные годы, когда мир Возрождения рушится, а из его руин возникает мир современный, – течения уходящей эпохи, по-прежнему бурные, несут и захлестывают протагонистов той эпической битвы, расстановка сил в которой была современным наблюдателям далеко не ясна. Мерсенна[56] и Декарта из-за их эзотерических интересов подозревали в причастности к розенкрейцерам. И в то же самое время и в том самом городе, где герметизм отступал под ударами Мерсенна, взявшего в союзники открытие Казобона, при дворе Кампанелла предрекал, что инфанту Людовику ХIV суждено построить египетский Город Солнца.