опровержения позиций атеистов путем сведения воедино всех свидетельств о вере в существование Бога во все времена и во всех странах, а также в рамках всех великих философских школ. Идея такого метода возникла явно не без влияния ренессансного синкретизма. Он намеревается показать, что учение языческих политеистов всегда сводилось к тому, что кроме множества богов есть единое высшее всемогущее Божество.
Мы докажем это не так, как некоторые, – не придавая первостепенного значения оракулам сивилл и этим сочинениям, приписываемым Гермесу Трисмегисту, подлинность которых в наши дни ученые подвергают серьезному сомнению. Мы не станем основываться на оракулах языческих божеств, поскольку в этом случае возможен позднейший христианский подлог. Мы будем опираться на такие памятники языческой древности, подлинность которых не вызывает ни малейших сомнений[108].
Далее Кадворт переходит к тому, что в самом деле можно считать учением 'древних богословов'. Однако из источников для своих рассуждений и выводов о Зороастре [109] он исключает халдейские оракулы (хотя и считает их степень их аутентичности достаточно высокой); рассуждая об орфизме[110], обращается к источникам более авторитетным, чем орфические гимны, считая подлинность последних весьма сомнительной; а свое исследование теологии и философии древних египтян[111] основывает более на сочинениях Ямвлиха, Плутарха, отцов церкви и т.д., нежели на трудах 'Гермеса Трисмегиста'. Последние, подобно оракулам сивилл, которые Кадворт практически безоговорочно отвергает как христианский подлог[112], были в сильной степени искажены христианскими авторами. Ибо в прошлые времена некоторые люди, почитавшие себя христианами,
стремились обосновать христианские истины при помощи мистификаций и подлогов собственного производства. Такие попытки, сами по себе недостойные и презренные, лишь доказывали, что эти защитники христианства сами не верили в собственные положения. И можно подумать, что здесь не обошлось без дьявола, ибо трудно придумать более действенный способ дискредитации всего христианства (по крайней мере, в глазах позднейших поколений). Учитывая все это, можно лишь вопросить, где более проявилась истинность и божественная природа христианства: в его победах над открытым сопротивлением убежденных врагов или в том, что его мнимым друзьям и апологетам не удалось задушить его подлогами и мистификациями[113].
Как далеко мы ушли с новым критицизмом от фичиновских комментариев к 'Поймандру', от Гермеса Трисмегиста, окруженного сивиллами, в Сиенском кафедральном соборе, от религиозного герметизма XVI века, а также от реакционных герметиков XVII века – таких, как Фладд и Кирхер, последний из которых был еще жив, когда вышла в свет книга Кадворта!
На заключительных страницах своей книги Кадворт подробно анализирует казобонову критику герметических трактатов. Исаак Казобон, говорит он, был первооткрывателем христианских подлогов в оракулах сивилл и трудах 'Трисмегиста' и указал на множество христианских, а стало быть, подложных, пассажей
в этой первой герметической книге, носящей название 'Поймандр'. Есть таковые и в четвертой книге, называемой 'Чаша' ('Crater'), а также в тринадцатой, которая называется 'Нагорная проповедь о возрождении'. Это заставляет усомниться в подлинности этих трех книг или, по крайней мере, первой и последней из них. Мы не станем повторять здесь уличающие доводы Казобона, но добавим к ним один свой – касательно тринадцатой книги, или 'Нагорной проповеди'. Хотя Казобон и не уделил ей внимания, она представляется еще более грубо христианской, чем остальные… 'Скажи мне также, кто причина и творец возрождения? Сын Божий, ставший человеком по воле Божией'. И хотя Аф. Кирхер столь страстно отстаивает подлинность всех книг этого Трисмегиста, мы все же должны во всеуслышание заявить, что три вышеупомянутые книги, или, по крайней мере, первая – собственно 'Поймандр' – и 'Нагорная проповедь', были либо полностью написаны авторами, считавшими себя христианами, либо содержат множество подложных пассажей. Следовательно, утверждение о том, что египетские язычники признавали одно всемирное Божество, не может найти достоверного подтверждения в такого рода книгах Трисмегиста, ибо нельзя исходить из предположения, что все они в равной степени подлинны и неподдельны[114].
Любопытно, сколь глубоко было влияние христианской герметической традиции на Казобона и Кадворта. Нынешние ученые, не воспитанные, естественно, в этой традиции и от нее не отталкивающиеся, хотя и убеждены в том, что герметические трактаты – продукт христианской эпохи, не считают их христианской фальсификацией – в отличие от некоторых оракулов сивилл[115]. Они усматривают в них лишь незначительное христианское влияние или вообще никакого[116]. Но за спиной Кадворта – несколько веков настойчивой христианской интерпретации сочинений Трисмегиста, древнеегипетского 'древнего богослова' и провозвестника христианства. Кадворт знал, как показывают его ссылки на Кирхера[117], что такое восприятие герметики еще живо в современном ему мире. Упоминаемые им книги и пассажи не могут не казаться ему 'явно христианскими', а потому – подложными.
Однако Кадворт не согласен с Казобоном в том, что герметические книги не представляют никакой ценности в качестве источников для изучения египетской мудрости. Даже если бы все они оказались подложными, все же тот факт, что они написаны 'до того, как египетское язычество и жреческие династии ушли в небытие', позволяет предположить, что их авторы знали что-то об этих жрецах и об 'их тайном и истинном богословии'. А в таком случае эти книги не следует сбрасывать со счетов как полностью лишенные информации о самом Египте[118]. Далее, он полагает, что Казобон не прав, когда объявляет все герметические книги подложными, исходя лишь из того, что подложность некоторых из них доказана[119]. Он отмечает, что Казобон заблуждается, считая, что под названием 'Поймандр' Фичино издал всего одну книгу[120], в то время как это издание объединяет несколько разных книг, не все из которых непременно подложны. Он говорит, что остальные книги, изданные Патрици, и прежде всего трактат 'Асклепий', нет оснований считать христианским подлогом, поскольку никаких признаков подложности (т.е. христианства) в них не обнаружено[121].
Еще одно его возражение Казобону связано с утверждением последнего, что все идеи 'платоновского и греческого' толка внесены в герметические трактаты христианскими авторами, искушенными в греческой учености. Но коль скоро мы знаем, что 'пифагореизм, платонизм и греческая ученость в целом в значительной своей части пришли из Египта', почему бы не предположить, что постулаты этих учений в герметических трактатах ведут начало непосредственно от египетских жрецов, их истинного источника?[122] Этот круговой аргумент показывает, сколь стойко держалось в сознании Кадворта ренессансное преклонение перед Египтом как источником мудрости. В пример он приводит догму из книг Трисмегиста, 'что в мире ничто не гибнет, и что смерть есть не разрушение, но лишь изменение и взаимопревращение вещей'. Эта догма, будучи пифагорейской, была, однако, заимствована Пифагором у египтян и очень хорошо согласуется с другой доктриной этих книг, согласно которой мир есть 'второй бог', и потому мир бессмертен. Таким образом, здесь мы, возможно, имеем дело с одним из древнеегипетских учений, сохранившимся в этих книгах[123]
