Вверх взметнулся белый платочек… пропал… опять показался… исчез… белеет… всю жизнь белеет… Брагин больше никогда в жизни не увидел своей серебряной красавицы.

По просторам России дул ветер революции. Из бушующей революционными страстями столицы временного правительства он нес по русским просторам дыхание лжи, обмана, насилья и миллионы противоречащих друг другу декретов с громким революционным подзаголовком — ВСЕМ!!! ВСЕМ!!! ВСЕМ!!!

С таким же преступным подзаголовком родился в жизнь приказ Временного Правительства по Армии и Флоту № 1, росчерком пера уничтоживший армию, флот и честь России и отдавший Родину в рабство большевикам.

Революционные власти на местах, заваленные декретами центра, не успевали проводить их р жизнь, отменять, издавать новые и жили, как и само правительство, удачно названное временным, сумбурными формами жизни, чего-то и кого-то ожидая.

Администрация сумела сохранить в корпусе дореволюционный порядок и дисциплину, и в 1917 году учебный год, как обычно, начался 15-го августа, с той лишь разницей, что небольшая часть кадет, преимущественно младших классов, в корпус не вернулась, а была задержана родителями дома. Ходили упорные слухи, что скоро все корпуса будут переименованы в военные гимназии с сохранением той же формы, но без погона. Кадеты строевой и 2-й роты заметно нервничали. Горячие головы решили бороться за погон.

Быстро развивающимися событиями нормальная жизнь корпуса была нарушена. Некоторые преподаватели, увлеченные заманчивыми, многообещающими революционными лозунгами, перестали посещать корпус. Материальные затруднения вынудили администрацию корпуса до минимума сократить питание кадет и перейти на хозяйственный способ закупки продуктов на вольном рынке, так как разграбленное интендантство не могло удовлетворять требований корпуса.

Черные дни корпуса начались с момента октябрьской революции. Прибывшая из столицы новая, более наглая власть, недавняя свидетельница героических подвигов кадет Петербургских и

Московских корпусов, нс пожелавших без боя отдать своей чести, круто взяла курс и постановила немедленно разогнать корпус, как очаг контрреволюции.

На этот раз невинные дети были спасены, так как все внимание революционной власти было сосредоточено на ликвидации мелких восстаний, плотным кольцом охвативших Симбирск, и вылившихся в последствии в белое движение полковника В. О. Каппе ль. В 1918 году Симбирский Кадетский Корпус вступил в последний год своей жизни.

Два друга, Володя и Сережа, кадеты выпускного класса, уже давно ходили в отпуск в хорошую, патриархальную семью Мельниковых. Добрые, сердечные и бездетные Мельниковы за 5 лет полюбили их, и дети платили им тем же. Как-то вечером. Мельниковы познакомили их с сестрой милосердия, Евгенией Викторовной Свирчевской-Овтрахт, только что приехавшей из Петрограда. Евгения Викторовна, как это часто бывает, с первого взгляда полюбила своих новых друзей, в шутку называла их «мои близнецы», хотя общего у них было: рост, сложение, мундир и фуражка. Володя был брюнет с карими, порою смеющимися порою непокорными глазами, Сережа — блондин с грустными, цвета небесной лазури, глазами. Володя был олицетворением воли и риска, Сережа — честный и четкий исполнитель чужой воли.

Невидимые нити дружбы быстро связали новых друзей. В отпускные дни, после ужина, кадеты обычно уходили в комнату Евгении Викторовны и любили слушать ее рассказы об ужасах октябрьской революции, об юнкерах и кадетах, мученически погибших в неравном бою за честь Родины и свои знамена. Рассказы Евгении Викторовны сделались какой-то необходимостью каждого отпуска и пробуждали в душах Володи и Сережи подсознательное тяготение к подвигу. Как то вернувшись из отпуска, они дольше обычного задержались в полутемном портретном зале, обсуждая сегодняшний рассказ Евгении Викторовны о героической защите юнкерами Павловского Военного Училища. Друзья остановились у молчаливого бюста Александра 2-го. Царственный бюст холодными глазами бронзы следил за ними, а с большого портрета подсвеченного огнем контрольной лампочки на них смотрели кроткие, добрые глаза Государя.

— Сережа, давай сегодня ночью, когда все уснут, проберемся в церковь, срежем знамя и убежим из корпуса, — с горящими нервным блеском глазами шопотом сказал Володя.

— Но как же? — нерешительно возразил Сережа.

— Трус!

— Не смей оскорблять меня… Я готов хоть сейчас умереть за наше знамя… А если нас поймают?.. Будут глумиться над нашим знаменем… Кража знамени все равно откроется… а ты подумал, кому мы передадим его… Это должен быть надежный человек…

Тяжелое молчание друга было ответом на разумные и честные слова Сережи.

— Евгении Викторовне, — радостно воскликнул Володя.

— Правильно, она спасет…

— Только ты никому не говори ни слова… Это тайна… Завтра я спрошу ее.

Три дня друзья тщательно обдумывали возможные планы проникновения в церковь, где хранились знамена Симбирского и Полоцкого корпусов. Корпус облетела тревожная весть, что власти отбирают знамена у полков Симбирского гарнизона. Эта весть взволновала 7-ой класс, и вопрос спасения знамени принял форму остроты и неотложности. Шопотом обсуждались всевозможные планы, и в конце концов все единогласно остановились на плане двух друзей передачи знамени лицу, которого никто не знает. Эта тайна передачи знамени и являлась залогом дальнейшего спасения знамени. Ночью, при помощи всего класса, расставленного махальщиками во всех угрожающих пунктах, Володя и Сережа проникли в церковь, срезали знамена с древок, одели на осиротелые древки чехлы и, как было решено, закопали знамена в левом углу плаца под большой липой. Молчаливая свидетельница подвига радостно шелестела листьями, когда друзья, трясущимися от волнения руками закапывали святыню глубоко под ее корни…

На другой день, когда наступили поздние сумерки, Володя осторожно постучал в знакомое окно. Через секунду друзья вошли в комнату Евгении Викторовны. Не было слов, они были лишни… Глаза искрились жертвенным порывом, сердце билось большой, чистой верой в Бога. Друзья перекрестились, поцеловали знамена, передали их в руки Евгении Викторовны и молча вышли на улицу… Сизые сумерки обняли их со всех сторон, черными, не живыми окнами издалека смотрел на них родной корпус, а на душе было ясно и светло как на Пасху.

Через три дня прибывший в корпус комиссар с представителями красной армии обнаружил кражу знамен. Гневу его не было предела. С налившимися кровью глазами, с озверелой мордой он оглашал церковь раскатами площадной брани…

— У скоты, царские прихвостни… всех перестреляю… В красную армию всех пошлю служить, ежели не сознаются виновные, — яростно гремел он перед фронтом построенной по его приказу строевой роты.

Володя и Сережа вышли два шага вперед. Они были арестованы и преданы суду военного трибунала. Воспитанники чести сознались на суде, что срезали знамена по своему личному почину и категорически отказались указать где знамена и кому они их передали. Их отважно защищал присяжный поверенный Малиновский, и за эту защиту был судим и приговорен к расстрелу. Волна тщательных обысков корпуса, квартиры Мельниковых и других мест, где бывали арестованные, результатов не дала.

Остается неизвестным, как и при каких обстоятельствах Володе и Сереже удалось бежать из тюрьмы. Они долго скрывались в Симбирске, очевидно имея хорошо законспирированную связь с несколькими