ладоши и сияя улыбкой, воспользовался помощью множества протянувшихся ему навстречу рук и спрыгнул со стола.
Жилистый проделал приблизительно те же телодвижения, что и его предшественник, но сопроводил их большим количеством смешных ужимок. Он строил забавные рожи и терял равновесие, наподобие самого настоящего клоуна, чем вызвал бурю аплодисментов. Пока я наблюдал за ним, ритмичные хлопки, визг скрипок, раскаты хохота и фальшиво-удивленные выкрики заполнили, казалось, не только мой слух, но и всю душу. К тому времени, когда коротышку сменил третий носильщик, я почувствовал, что меня заливают волны человеческого тепла. Слова Густава вдруг показались мне удивительно мудрыми. В самом деле, к чему все эти тревоги? Время от времени просто необходимо забывать о заботах и предаваться развлечениям.
Я закрыл глаза и отдался приятной неге, едва сознавая, что не перестаю хлопать в ладоши и отбивать ногой ритм. Моему умственному взору представилось, как мои родители в карете, запряженной лошадьми, въезжают на поляну перед концертным залом. Я видел местных жителей: мужчин в черных куртках, дам в жакетах и шалях, в драгоценных украшениях; как они на полуслове прерывают свои беседы и оборачиваются на стук лошадиных копыт, который слышится из глубины рощи. И тут в море огней ныряет блестящая карета, красивые лошадки замедляют свой бег, и пар из их ноздрей поднимается в вечернее небо. Мать и отец выглядывают из окошка кареты; на их лицах написано взволнованное предвкушение, смешанное, однако, с настороженной сдержанностью; они не решаются всецело поверить в то, что вечер обернется полным, ослепительным триумфом. Облаченные в ливреи лакеи спешат вывести моих родителей из кареты, представители власти выстраиваются в цепочку для приветствия, и на лицах матери и отца появляются подчеркнуто спокойные улыбки, запомнившиеся мне с детства, с тех редких случаев, когда родители приглашали гостей на ланч или обед.
Я открыл глаза и увидел на столе уже двоих носильщиков, которые разыгрывали смешную сценку. Тот, у кого была коробка, делал вид, что изнемогает под ее тяжестью и вот-вот грохнется на пол, но в последнюю минуту передавал груз партнеру. Тут я заметил Бориса (по-видимому, он все время находился в кафе и сидел где-то в углу), который переместился к столу и с нескрываемым восторгом смотрел на обоих танцоров. По тому, как он хлопал и смеялся в нужных местах, можно было заключить, что мальчику хорошо знакомы все детали представления. Он сидел между двумя массивными смуглыми носильщиками, до того похожими друг на друга, что нетрудно было заподозрить в них братьев. С одним из них Борис обменялся замечаниями, тот расхохотался и шутливо Ущипнул ребенка за щеку.
В кафе с площади стекалось все больше народа, притянутого царившим здесь весельем; сделалось тесно. Я обратил также внимание на то, что к двум цыганам-музыкантам добавилось еще трое, и звуки их, скрипок, еще более напористые, чем прежде, неслись с разных сторон. Потом кто-то сзади (мне показалось, что это был не носильщик) выкрикнул: «Густав!» – и этот клич мгновенно подхватили все стоявшие вокруг стола. «Густав, Густав!» – скандировали носильщики нараспев. Носильщик с изможденным нервным лицом, который обращался ко мне раньше, теперь с воодушевлением, хотя и довольно неуклюже, исполнял танец на столе, присоединился к хору и не переставал выпевать «Густав, Густав!», даже когда жонглировал коробкой за спиной.
Я оглянулся в поисках Густава и увидел его рядом с Борисом: он что-то шептал ему на ухо. Один из смуглых братьев тронул Густава за плечо и, как мне показалось, стал горячо упрашивать пожилого носильщика продолжить представление. Густав улыбнулся и скромно покачал головой, однако настойчивость хора лишь возросла. Имя Густава повторяли теперь практически все, кто был в кафе, а также, думаю, и многие из прохожих на площади. Наконец, устало улыбнувшись Борису, Густав поднялся со стула.
Густаву, превосходившему в возрасте всех своих коллег, было, несомненно, труднее, чем остальным, взобраться на стол, однако его подхватило множество рук. Оказавшись на столе, Густав выпрямился и с улыбкой оглядел зрителей. Носильщик с нервным лицом подал ему коробку и быстро соскочил на пол.
Танец Густава с самого начала отличался от предшествующих. Получив коробку, Густав не стал прикидываться, будто держит неподъемную тяжесть, а без усилий вскинул ее на плечо и подергал им. Эти движения вызвали всеобщий громкий смех, послышались крики: «Славный старина Густав!» и «Сейчас он даст жару!». Пока он продолжал играючи манипулировать коробкой, вперед пробрался официант и кинул на стол настоящий небольшой чемодан. Судя по движениям официанта и по стуку чемодана, последний отнюдь не был пуст. Чемодан очутился у самых ног Густава – и по толпе пробежал шепот. Хор снова, еще убыстренней, гремел: «Гу-став! Гу-став! Гу-став!» Мне было видно, как Борис, распираемый гордостью, внимательно следит за каждым движением деда, отбивая себе ладони и вторя общему речитативу. Густав, заметив Бориса, еще раз ему улыбнулся, а потом наклонился и ухватил чемодан за ручку.
Когда Густав, по-прежнему в согнутой позе, взгромоздил чемодан себе на бедро, стало очевидно, что он имеет дело не с воображаемым, а с самым настоящим грузом. После того как Густав, с коробкой на плече и чемоданом в руке, выпрямился, веки его опустились и лицо, как мне показалось, потемнело. Окружающие, однако, приняли это как должное (возможно, Густав всегда таким образом набирался сил для подвига) – и душераздирающий речитатив и хлопки продолжались, заглушая визгливую мелодию скрипок. В самом деле, через несколько мгновений Густав открыл глаза и одарил зрителей широкой улыбкой. Затем, подтянув чемодан еще выше, он ухитрился зажать его под мышкой и в таком положении – с чемоданом под мышкой и коробкой на противоположном плече – начал пляску, выделывая ногой медленные шаркающие движения. Среди восторженного улюлюканья я расслышал, как кто-то вблизи двери спрашивал: «Что он сейчас делает? Мне не видать. Что он сейчас делает?»
Густав поднял чемодан еще выше и продолжал танцевать с чемоданом на одном плече и коробкой на Другом. Он сильно скособочился, потому что чемодан был значительно тяжелее коробки, но в остальном старик держался непринужденно и перебирал ногами Достаточно бойко. Борис, лучась восторгом, что-то крикнул деду (я не слышал слов), и Густав ответил ему хитрым изгибанием шеи, чем вызвал новые клики радости и смех.
Наблюдая за танцем Густава, я почувствовал, что за моей спиной творится что-то непонятное. Некоторое время мне в спину с раздражающей регулярностью заезжали локтем, но я объяснял это давкой в задних рядах зрителей, которые стремились лучше рассмотреть представление. Наконец я оглянулся и увидел двух официантов, которые, не обращая внимания на сыпавшиеся на них со всех сторон тычки, занимались, стоя на коленях, упаковкой чемодана. Он был уже почти наполнен – как мне показалось, деревянными разделочными досками из кухни. Один из официантов перекладывал доски плотнее, в то время как второй, глядя в глубину кафе, нетерпеливыми жестами указывал на оставшиеся в чемодане пустоты. Принесли еще доски – и сразу, по две или три, стали передавать их из рук в руки по цепочке. Официанты стремительно набили чемодан до отказа. Но доски, а также части расколовшихся досок, все прибывали, и официанты с привычной изобретательностью находили место и для них. Вероятно, они продолжали бы в том же духе, но давка истощила их терпение; они опустили крышку, подзатянули ремни и, протиснувшись мимо меня, водрузили чемодан на стол.
Борис внимательно посмотрел на новый чемодан, а потом поднял неуверенный взгляд на Густава. Его медленные шаркающие шаги напоминали движения матадора. Сосредоточившись на том, чтобы удерживать на плечах одновременно чемодан и коробку, Густав вначале не заметил новую поклажу, которую для него приготовили. Борис не спускал глаз с деда, ожидая, когда тот увидит второй чемодан. Вероятно, этого ждал не он один, но Густав продолжал пляску, прикидываясь, что ничего не замечает. Конечно же, это была хитрость! Дед Бориса, почти несомненно, просто дразнил зрителей, и Борис знал, что он вот-вот подхватит новый груз, для чего ему, наверное, придется освободиться от пустой коробки. Но, по непонятной причине, Густав продолжал игнорировать второй чемодан, и окружающие взялись криками привлекать его внимание. Наконец Густав увидел второй чемодан, и на его лице, зажатом, как начинка в сандвиче, между чемоданом и коробкой, появилось испуганное выражение. Соседи Бориса засмеялись и еще громче зааплодировали. Густав по-прежнему медленно вращался вокруг собственной оси, не отводя взгляда от нового чемодана. Видя озабоченное лицо деда, Борис на мгновение подумал, что его испуг не был наигранным. Но соседи, наблюдавшие это представление уже несчетное множество раз, смеялись, и Борис тоже начал смеяться и подзадоривать Густава. Голос мальчика достиг слуха Густава, и дед с внуком снова обменялись улыбками.
Густав спустил с плеча пустую коробку и, пока она скользила вдоль его руки, пренебрежительным (и
