концертного зала, я ощутил, как мною вновь овладевает уныние. На сей раз улица показалась мне гораздо более длинной, а когда я все же добрался до ее конца, то снова запутался в паутине узких проездов.

После нескольких минут бесцельного блуждания я почувствовал, что с меня хватит, и остановился. Обнаружив рядом уличное кафе, я рухнул на стул у ближайшего столика – и тут же меня покинули последние силы. Я смутно сознавал, что вокруг сгущаются сумерки, что где-то сзади находится источник электрического света – и оттого меня, вероятно, хорошо видят и соседи, и прохожие, но не находил в себе решимости расправить плечи и хоть как-то замаскировать свое уныние. Вскоре появился официант. Я заказал кофе и продолжал пристально всматриваться в тень от своей головы на металлической поверхности столика. Мой ум разом вновь заполнили тревожные мысли о неприятностях, какие могут приключиться на вечернем выступлении. А еще я не переставал огорчаться из-за своего согласия сфотографироваться перед строением Заттлера, которое, видимо, непоправимо подорвало мою репутацию в этом городе: обстановка сложилась настолько неблагоприятная, что поправить дело могло только триумфальное выступление с ответами на вопросы: в любом ином случае последствия будут катастрофическими. Меня так одолели тревожные размышления, что в какой-то момент я едва не пустил слезу, но тут почувствовал у себя на спине чью-то руку и услышал голос, мягко повторявший: «Мистер Райдер. Мистер Райдер».

Я решил, что это вернулся официант, и сделал знак поставить чашку на столик. Но голос продолжал твердить мое имя: я поднял глаза и увидел Густава, который озабоченно меня созерцал.

– О, приветствую, – проговорил я.

– Добрый вечер, сэр. Я подумал, что это вы, но не был уверен, поэтому и подошел. Вы здоровы, сэр? Здесь все наши парни, не хотите ли к нам присоединиться? Ребята будут в восторге.

Я огляделся и увидел, что кафе находится на площади. Единственный уличный фонарь, ее освещавший, помещался в центре, края же тонули в темноте, и сновавшие там люди представлялись едва различимыми тенями. Густав указывал напротив, где обнаружилось еще одно кафе, немного больше того, услугами которого я воспользовался. Через открытые двери и окна противолежащего кафе струился теплый свет. Даже с приличного расстояния я видел, что там толпится народ, и слышал доносимые вечерним воздухом пение скрипки и смех. Только тогда я понял, что сейчас я в Старом Городе, на главной площади, и вижу напротив Венгерское кафе. Пока я осматривался, Густав опять заговорил:

– Ребята, сэр, все не унимались; пришлось пересказывать им десять раз. То есть, сэр, ваши слова – как вы ответили согласием. Они хотели слышать это снова и снова. Едва перестанут смеяться и хлопать друг друга по спине – опять за свое: «Ну же, Густав, это еще не все. Что в точности сказал мистер Райдер?» «Я вам уже повторял, – убеждаю я их, – вы это знаете наизусть». Но им хочется послушать еще – и, не иначе, за вечер еще не однажды захочется. Конечно, сэр, каждый раз, когда они задают вопрос, я отзываюсь скучным голосом, но это так – напускное. На самом деле я, как и они, весь дрожу и готов говорить без перерыва с утра и до вечера. Радостно видеть, как на их лицах появляется это выражение. Ваше обещание, сэр, возродило их надежды и вернуло лицам юность. Даже Игорь улыбался, а то и смеялся, когда слышал шутку! Уж и не припомню, когда в последний раз видел его веселым. Да-да, сэр, я счастлив повторять свой рассказ без конца. А посмотрели бы вы на них, сэр, когда доходит черед до слов: «Очень хорошо, я буду счастлив сказать что-нибудь в вашу поддержку!» Они заливаются смехом, хлопают друг друга по спине – такого не было уже сто лет. И вот мы сидим, сэр, пьем пиво и рассуждаем о вашем великодушии; о том, как после стольких лет судьба профессии носильщика изменяется раз и навсегда, то да се, – и вдруг, случайно взглянув в окно, я замечаю вас, сэр. Хозяин, как видите, оставил дверь открытой. Так лучше: когда сгущаются сумерки, видна противоположная часть площади. Ну, я и смотрел на кафе напротив и думал про себя: «Интересно, что это за бедняга сидит там один-одинешенек». Зрение-то у меня не ахти, мне и в голову не приходило, что это окажетесь вы, сэр. И тут Карл говорит мне эдак шепотом (почувствовал, верно, что не стоит объявлять об этом во всеуслышание): «Я, наверное, ошибаюсь, но не мистер ли это Райдер собственной персоной? За столиком напротив?» Я всмотрелся и подумал, что вполне возможно. Но только с чего это он сидит там на холоде такой печальный? Пойду-ка, посмотрю, не он ли это, в самом деле. Позвольте отметить, сэр, Карл повел себя очень деликатно. Никто другой его не слышал, он один знает, что заставило меня сорваться с места, хотя не исключено, кое-кто глядит мне в спину и гадает, почему я тут. Но вправду, сэр, здоровы ли вы? Вы выглядите так, словно вас что-то тяготит.

– О-о… – Я вздохнул и вытер лицо. – Пустяки. Просто бесконечные разъезды и груз ответственности. Иной раз это выматывает… – Я усмехнулся и замолк.

– Но почему вы сидите здесь в одиночестве, сэр? Вечер прохладный, а на вас только куртка. И это после того, как я сказал, что все будут безмерно рады, если вы присоединитесь к нам в Венгерском кафе! Неужели вы сомневаетесь, что прием будет самый восторженный? Сидите здесь один как перст! В самом деле, сэр! Пожалуйста, пойдемте прямо сейчас. Вы сможете расслабиться и чуть-чуть повеселиться. Выбросьте из головы все заботы. Ребята будут рады-радешеньки. Прошу вас.

Сияющие огни в двери напротив, музыка, взрывы хохота действительно притягивали. Я встал и снова утер лицо.

– Ей-богу, сэр! Оглянуться не успеете, как взбодритесь.

– Спасибо. Спасибо. От души спасибо. – Я сделал попытку взять себя в руки. – Очень вам благодарен. Поверьте. Боюсь только вам помешать.

Густав рассмеялся:

– Ничего подобного, сэр, скоро вы сами в этом убедитесь.

Когда мы зашагали через площадь, мне подумалось, что нужно подготовить себя к встрече с носильщиками, которые, несомненно, начнут при моем появлении выражать бурную радость и благодарность. Я ощутил на себе бремя ответственности и готовился сказать Густаву что-нибудь приятное, но внезапно тот остановился. На ходу он все время слегка касался моей спины, а теперь его пальцы на какую-то секунду уцепились за ткань моей куртки. Я обернулся и в неверном свете увидел, что Густав стоит неподвижно, устремив взгляд в землю и поднеся руку ко лбу, как будто ему припомнилось что-то важное. Но прежде, чем я успел заговорить, он покачал головой и смущенно улыбнулся.

– Простите, сэр, я только… только… – Он слегка усмехнулся и двинулся дальше.

– Что-нибудь не так?

– Нет-нет. Знаете, сэр, ребята просто завизжат от восторга, когда вы появитесь в дверях.

Он обогнал меня и остаток пути проделал первым, ступая уверенно и решительно.

Только войдя в кафе и ощутив тепло очага, который находился в дальнем конце комнаты – в камине пылало целое бревно, я понял, как холодно сделалось на улице. С прошлого моего посещения интерьер кафе изменился. Почти все столики сдвинули к стенам, освободив центр комнаты для большого круглого стола. За ним сидела приблизительно дюжина посетителей, которые пили пиво и шумно переговаривались. Все они на вид были моложе Густава, хотя в большинстве уже миновали средний возраст. Невдалеке от них, у самой стойки двое худощавых мужчин в цыганских нарядах наяривали на своих скрипках вальс. В кафе расположились и другие посетители, но они скромно ютились на заднем плане, нередко в затененных нишах, довольствуясь ролью наблюдателей на чужом празднике.

Когда мы с Густавом вошли, носильщики дружно обернулись и уставились на нас, словно не веря собственным глазам. Густав объявил:

– Да, ребята, это в самом деле он. Явился самолично сказать нам пару сочувственных слов.

Воцарилась полная тишина. Взоры всех, кто был в кафе – носильщиков, официантов, музыкантов, прочих посетителей, – устремились на меня. Затем раздался взрыв аплодисментов. Я почему-то оказался не готов к такому приему – и на глазах у меня снова едва не выступили слезы. Я улыбался, приговаривая: «Спасибо, спасибо», а овации по-прежнему гремели так оглушительно, что я почти не слышал самого себя. Носильщики повскакали с мест, и даже цыгане-музыканты, зажав под мышкой свои скрипочки, захлопали в ладоши. Густав сопроводил меня к центральному столу, я сел – и только тогда аплодисменты смолкли.

Музыканты снова взялись за скрипки, а я очутился в окружении возбужденных лиц. Густав, севший со мною рядом, заговорил:

– Ребята, мистер Райдер был так добр, что…