Красноватые отблески играли на смуглой коже, когда же огонь вспыхивал чуть ярче, всю фигуру вдруг обводил алый контур, и казалось, что на медвежьей шкуре изогнулась и застыла не женщина, но некое сказочное существо, то ли нимфа, то ли русалка, явившаяся из озера, чтобы пленить сурового разбойника.
Спустя некоторое время, он оторвался от ее горячего тела, опрокинулся на спину и не со вздохом, но со сладким, довольным рычанием потянулся, распрямляясь, растягивая до боли все свои суставы. Мгновения опустошающего блаженства были коротки, и ему хотелось удержать их, чуть дольше сохранить их ощущение.
– Какой ты красивый!
Мэри нагнулась над ним, медленно опустилась, потерлась подбородком об его бороду, потом осторожно провела языком по мускулистой, покрытой потом шее.
– Ого! – в его голосе послышалась досада, – Ты еще в состоянии шевелиться? Значит, я был сегодня плох!
– Нет, нет, Робин, что ты! Ты всегда хорош, всегда! Это во мне сейчас особенно много сил! И даешь мне их ты.
– Хотелось бы, чтоб это было так…
Гуд ответил поцелуем на поцелуй женщины и, обвив руками ее стан, застыл. Ее сердце упрямо стучалось в его грудь, и от этого он не слышал биения собственного сердца.
«А, в самом деле, – прокралась в сознание невольная мысль, – если бы сейчас рядом со мною была малютка Изабель? Ведь все было бы совершенно по-другому, по-новому. Так, как было бы с нею, не было еще ни с кем. Почему я так думаю? Потому что в моей жизни не было ни одной девственницы? Да-а, кому сказать!»
Издалека, из глубины погрузившейся в тишину чащи, долетел короткий птичий вскрик. Спустя пару мгновений второй, затем друг за другом – третий и четвертый.
Робин повернул голову, вслушался, привстал, осторожно отстранив Мэри. Он узнал эти звуки. Так кричит сокол, бросая вызов сопернику. Однако соколы ночью спят. И крик издавал человек, искусно подражая голосу хищной птицы.
Гуд поднялся с постели и быстро принялся одеваться.
– Кто это? – спросила, тоже вслушавшись, Мэри. – Кто зовет тебя?
– Не задавай лишних вопросов! – без гнева, но с укором ответил разбойник. – Ты же помнишь: кому и сколько знать, здесь решаю только я.
Он вышел из шатра, не взяв с собой факела. Над лесом взошла луна, и хотя свет ее с трудом пробивался сквозь многослойный шатер зарослей, потаенные тропы уже не были невидимы во мраке.
– Джон! – окликнул Робин, проходя мимо шатра своего верного сподвижника.
Малыш почти сразу и почти бесшумно выбрался наружу.
– Я слышал! – сказал он, – Только не понял, далеко ли.
– Там же, где и всегда. Пошли.
Некоторое время они пробирались под шуршащим сводом звериной тропы, пока не вышли на прогалину, сбоку которой лежал, словно притаившийся зверь, большой, продолговатый камень. Высотой он был в рост человека и весь зарос мхом, так что, приблизившись, Робин и Джон с трудом различили на его фоне темную человеческую фигуру, тем более, что камень лежал под кроной большого вяза, и лунный свет туда не доставал.
– Мир вам и Божие благословение! – послышалось из темноты.
– Привет, брат Тук! – отозвался Робин.
– Здравствуй, святоша! – завопил довольный этой встречей Джон. – И куда же ты запропастился?
– Проводил время в трудах и молитвах! – последовал ответ.
Говоривший вошел в полосу лунного света. Это был монах, такой, какими часто представляют себе странствующих монахов – среднего роста, в меру полный, круглолицый, лысоватый. Такой, на какого лишний раз никто не обратит внимания, какого не заметят ни на ярмарочной площади, ни в узких щелях городских улиц, ни на дороге, среди повозок и верховых. Своей незаметностью он был очень полезен лесным разбойникам, которым помогал уже много лет, став незаменимым их разведчиком и осведомителем. Порой он неделями, а то и по несколько месяцев жил с Робином и его шайкой в лесу и даже иной раз участвовал в их опасных приключениях, хотя никогда не брал с собой оружия – данные когда-то обеты удерживали его. Но лесная жизнь определенно нравилась жизнерадостному монаху, который в свои пятьдесят лет был по-юношески крепок и силен, легко переносил суровую жизнь и даже утверждал, что среди девственных чащ чувствует себя куда лучше, чем в стенах монастыря или на городских улицах. Но за неучастие в убийствах брату Таку приходилось платить, и куда больше времени он проводил, странствуя по дорогам, заходя в селения и города и разузнавая там все, что нужно было знать Робину. Добродушное, слегка глуповатое лицо, мягкий голос, дар красноречия, – все это располагало к монаху самых различных людей, а он умело этим пользовался.
– Пойдешь с нами в лагерь? – спросил Гуд брата Тука.
– Думаю, будет лучше, если я вернусь в Ноттингем, – покачал тот головой. – По моему простому разумению, там еще найдется, что разузнать, хотя едва ли прочие новости окажутся важнее той, что я принес сегодня.
– И какая же это новость, ради которой ты, судя по подолу твоей сутаны, весь день и половину ночи тащился по дороге и через лес, а потом выволок нас с Малышом из постелей, вместо того, чтобы просто взять и придти к озеру? Эта новость такая недотрога?
Робин говорил с насмешкой, но в его голосе слышалось нетерпение. На самом деле, раз их разведчик поступил таким образом, значит, резон в этом был.
Монах, видя нетерпение предводителя, расплылся в улыбке.
– Спрашиваешь, а сам знаешь ответ, Робин! – воскликнул он. – Господь послал мне, а через меня всем нам большую милость и большую удачу, но лучше будет, если об этом первыми узнаете только вы с Джоном. Потому что решение надо будет принять быстро и без лишнего шума. На, прочитай.
С этими словами он вытащил из висящей на его поясе сумки запечатанный бумажный свиток и протянул Гуду. Тот взял бумагу и, при всей своей выдержке, не удержался от удивленного возгласа:
– Нич-ч-чего себе! Королевская печать! Ты что, стал допущен ко двору, братец?
– Увы, при дворе моих скромных дарований пока не ценят, – смиренно опустил глаза брат Тук. – Однако вчера вечером мне удалось повстречать самого настоящего королевского гонца, выпить с ним, и потом оказалось, что сия бумага по чистой случайности коим-то образом переместилась из его сумы в мою.
Удивление Робина от этих пояснений лишь возросло, однако он решил оставить расспросы на потом и, выйдя из тени на яркий лунный свет, проделал то, что явно уже проделывал с королевским свитком ловкий монах: осторожно вытолкал его из шнура, не повредив печати, и развернул.
«В отсутствие короля Англии Ричарда Первого, я, его брат, принц Джон, – начал вслух читать Робин, – приказываю его светлости шерифу города Ноттингема, взяв всю дружину и, присоединив к ней, по необходимости, городское ополчение, а также призвав сим указом нескольких окрестных рыцарей с их дружинами, окружить и прочесать до последнего уголка лес в окрестностях Ноттингема, именуемый Шервудским, дабы изловить, наконец, бесчинствующего в этом лесу разбойника по кличке Робин Гуд и истребить всю его шайку. Оного Робина, живого или мертвого, следует доставить в Лондон, остальных я моей милостью отдаю на суд шерифа».
– Какого дьявола?! – ахнул пораженный Малыш Джон. – Неужто брата нашего всемилостивого короля так разобрало, что он вздумал вдруг навести в Англии порядок? Но если это правда, то отчего его высочество решил начать с Шервудского леса?
– Видимо потому, что на наш лес слишком часто стали жаловаться те, кто потерял здесь свои кошельки! – нахмурившись, проговорил Гуд. – И я понимаю принца Джона: говорят, им недовольны все – от последнего каттария или серва[31], до почти всех владетельных сеньоров. А если он возьмет и разделается с самой крупной и самой неуловимой шайкой разбойников, то может вернуть себе расположение многих графов и баронов, аббатов и епископов.
– Но народ-то еще больше обозлится! – воскликнул Малыш.
Робин бросил на него насмешливый взгляд:
