кто-то так откровенно презирает наложенные на них запреты.

Шатры лесных стрелков в основном представляли собой натянутые между шестами полотнища просмоленных холстов, которые могли укрыть даже от сильного дождя, учитывая дополнительную защиту, состоявшую из нескольких ярусов мощных древесных ветвей, окутанных густой листвой. Эти шатры можно было в считанные минуты поставить и в считанные минуты убрать.

Однако стоявшее в самом укромном месте, возле ствола громадного дуба, обиталище предводителя разбойников отличалось большим удобством и даже некоторой роскошью. То был настоящий военный, походный шатер и не воинский, а рыцарский, сшитый из двухслойного стеганого сукна, для непромокаемости не пропитанного смолой, отчего он, попади на него искры, мог бы легко вспыхнуть, но тщательно натертого сверху воском, так что сукно блестело, будто шелк. Высокие опоры делали палатку вдвойне удобной – даже рослый человек легко мог стоять в ней во весь рост. К тому же, внутри было просторно и, насколько это возможно в походной обстановке, уютно: пол устелен шкурами оленей и рысей, на опорах не в беспорядке, но нарядно развешены несколько луков, пара мечей, вытянутый норманнский щит и кованый шлем с золотой насечкой. Ложе представляло собой возвышение, состоящее из трех здоровенных тюфяков, набитых мхом и покрытых все теми же оленьими шкурами, поверх которых красовалась огромная медвежья со свесившейся к полу головой. Правда, чучельника среди разбойников не нашлось – никто не оживил эту страшную голову, и она просто болталась, а не скалилась на любого вошедшего разинутой зубастой пастью.

Кроме того, в убранстве шатра неуловимо ощущалась и бесхитростная женская забота. Полотняные стены украшали со всех четырех сторон полуувядшие букетики колокольцев и барвинков, большой плетеный сундук, занимавший один из углов, был покрыт лоскутом тонкой чистой ткани, на нем стояли серебряный кувшин и серебряный таз для умывания, а также высокая темная бутыль с парой серебряных кубков.

В этот вечер шатер был до поры пуст, его хозяин пировал возле большого костра, разведенного возле самой воды, в окружении двух десятков самых преданных ему друзей-разбойников. Остальные располагались у других костров. Совсем рядом, так что все собравшиеся могли, если не видеть друг друга, то слышать голоса, доносившиеся от каждого из костров.

Возле костра Робина Гуда было особенно шумно и весело. Один из приготовленных к ужину больших винных бурдюков уже почти опустел, наготове был второй, и, в ожидании, покуда будут готовы двое насаженных на вертел поросят, разбойники поглощали фазанов с мягкими лепешками, с утра привезенными из расположенной на окраине леса деревни.

Робин сидел на расстеленной в траве оленьей шкуре, с серебряным кубком в одной руке и куском фазаньей тушки в другой. Пламя костра освещало его с ног до головы. То был молодой мужчина лет тридцати трех тридцати пяти, среднего роста, худощавый, но не тощий, с тонкой талией, но прекрасно развитыми плечами, мускулистыми руками и ногами, – любой рыцарь, годами упражнявшийся в битвах и в верховой езде, позавидовал бы такой фигуре, как нельзя лучше пригодной к сражению. Лицо можно было назвать красивым: правильный, чуть вытянутый овал, мощный лоб, высоту которого мешали оценить густые волны светлых волос, копной окруживших голову и падавших на плечи. Черты крупные, немного резкие, но гармоничные. И большие светлые глаза, при свете дня порой голубые, но обычно серые, с неожиданно ясным, почти доверчивым взором. Эту своеобразную красоту дополняла тонкая золотистая кайма небольшой бороды, коротко подстриженной и не скрывавшей, а напротив подчеркивавшей мужественные очертания крупного подбородка.

Одежда Робина Гуда вполне соответствовала и его живописной внешности, и его легендарной славе.

Кожаная куртка, сшитая в виде просторного камзола, с серебряными бляшками на груди, была подхвачена широким кованым поясом, но на груди распахнута, так что открывалась алая, расшитая серебром камиза[28] и толстый шнур с висящим на нем небольшим охотничьим рогом. Штаны, тоже кожаные скрывались в мягких рыцарских сапогах, поверх которых разбойник не постеснялся, однако, надеть обычные башмаки на деревянной подошве[29]. На металлическом поясе болтался длинный нож в деревянных ножнах.

Рядом с Гудом, положив голову ему на колени, полулежала женщина лет двадцати с небольшим, одетая в платье из золотистого шелка, слишком свободное, чтобы казаться сшитым по ней. Оно отчасти скрывало ее гибкую статную фигуру. Правда в широком вырезе неплохо смотрелась стройная шея и красивые смуглые плечи. Но на этом благородные черты заканчивались: руки девушки, давно уже не знавшие грубой крестьянской работы, все равно были грубоватой формы, а вытянутая на оленьей шкуре босая нога вряд ли могла называться ножкой. Однако лицо во многом искупало эти недостатки: пламенная дикарская его красота легко могла заворожить и самого искушенного ценителя. Крупные, но правильные черты, тонкие шелковистые брови, такой густой черноты, что хотелось дотронуться до них – не подведены ли сажей, глаза еще чернее, маленький сочный нежно-вишневый рот, чувственный до странной, скрытой жестокости, – все это невольно рождало мысли о чародействе. К тому же, и волосы у красотки были тоже черные, густо вьющиеся, такие в сказаниях всегда бывают у колдуний. Вероятно, ухаживать за ними, живя в лесу, стало трудно, и девушка обрезала их на уровне плеч, превратив в настоящее облако.

Среди прочих сотрапезников Робина выделялся своей громадной фигурой старый знакомый Ноттингемского шерифа Малыш Джон. Он был единственный, кому кроме Робина и его подруги достался за этой трапезой серебряный кубок, а не деревянная, либо кожаная кружка.

– Значит, – переспросил Гуд густым звучным голосом, проглотив еще с пол-кубка вина, – наш светлейший шериф считает, что я отважен только напоказ? Так он сказал, а Малыш?

– Э-э, я бы не передавал тебе таких слов, Робин, но лучше ведь знать все, что твой враг о тебе думает и говорит! – воскликнул Джон. – А может, и не надо было…

– Обязательно, обязательно надо было, Малыш! – отрезал Робин, ставя кубок на землю и хлопая товарища по плечу, до которого ему удалось дотянуться, лишь привстав, хотя Джон сидел рядом в той же позе, вытянув ноги по земле. – За что я еще тебя люблю, так это за то, что из тебя не надо вытягивать правду, ты ее скажешь в любом случае, даже зная, что она меня не обрадует. Впрочем, мне, как ты сам понимаешь, плевать, на неуважение его светлости шерифа. А девчонку, он что же, с собой прихватил?

– Скорее всего, – пожал плечами Джон. – Наши говорят, в деревню она не вернулась.

– Ну так, ставлю хороший лук против ломаной стрелы, что наш сэр Эдвин сам решил поживиться свежатинкой! – расхохотался разбойник, хотя лицо его при этих словах слегка помрачнело. – Он решил хотя бы что-то урвать у меня, раз никак не может свести со мной счеты. Надо было мне сразу увезти девку, а не уговаривать ее, будто знатную леди.

– Разве в окрестных деревнях мало девчонок? – приподняв кудрявую голову и потянувшись за стоявшим возле бурдюка кубком, пропела красавица в золотом платье. – Да и замужние крестьянки почти все от тебя без ума: любая готова ради твоих объятий хоть мужа зарезать! А ты прицепился к какой-то недотроге. Нужна она тебе?

Гуд пристально посмотрел на свою подругу:

– Ты так ловко скрываешь ревность, Мэри, что я иной раз готов поверить, будто ты и вправду не ревнуешь. Признайся, ты сама бы зарезала любую девчонку, с которой я проведу одну-единственную ночь, да знаешь, что тогда я приведу еще двух-трех.

Мэри налила себе вина, выпила почти весь кубок, привстав, откусила от фазаньего бока, который разбойник держал в руке, и, проглотив кусок, проговорила:

– Если бы я так уж ревновала, то скорее бы тебя зарезала! Нет, Робин, что мне до твоих утех: эти дуры для тебя значат куда меньше, чем твой лук или вон этот нож, с которым ты не расстаешься. А я здесь на равных правах со всеми, и добычу получаю, как все остальные.

– Только никто из остальных не прихватил бы в захваченном обозе такое вот платьишко! – хмыкнул Малыш Джон, безо всякого стеснения подергав красотку за золотистый подол. – А ревновать Робина смысла нет: какой он был, такой уж и будет – упустить красивую бабенку для него то же самое, что не догнать и не подстрелить оленя на охоте. Точно я говорю, Робин?

– Да, и в этом он такой же меткий! – гоготнул один из сидевших рядом и слышавших весь разговор разбойников. – Что удивляться, коли нашего предводителя обозлил промах?

Остальные ответили таким же дружным хохотом. При этом Гуд нахмурился, однако быстро сообразил,