желания самого человека — такова правда жизни и она известна всем, только принята немногими. Бог человеколюбив, Он и за малый труд принимает в Царствие Небесное для вечной радости, но и этого малого труда не желают понести многие из людей. Они попирают правду, живут по своим кривым законам во лжи, насилии, в безумном угождении плоти. Они становятся настолько скверными сосудами, что поставить их можно только на самое дно преисподней.  Итак, они сами творят  себе суд и сами воздают за собственные беззакония.

Наконец они достигли края страшной пещеры, и ангел коснулся рукой стены. Открылся проход, и они вышли наружу, на широкое поле. От дневного света глаза непроизвольно закрывались, но как здесь было хорошо и тихо! Алексей облегченно вздохнул, и слезы градом потекли из глаз.

— Сейчас ты отправишься обратно на землю, — сказал Ангел, — но помни, что после всего открытого, с тебя будет сугубый спрос, ибо ты видел многое.

Напоследок ангел предупредил, о чем из увиденного можно рассказать, а чего не следует знать никому, потом толкнул Алексея в спину и тот полетел куда-то, сквозь темный туннель к едва брезжащему свету в конце. Свет больно ударил по глазам, и он потерял сознание.

*  *  *

Сначала он разглядел белый потолок и сразу понял, что жив, и что в больнице — видел он много таких потолков с одинаковыми казенными светильниками. Повернув голову, понял, что лежит в большой многоместной палате, что сейчас раннее утро и все спят, потом почувствовал сильную слабость и провалился в сон...

В следующий раз, открыв глаза, он увидел у своей постели Семеновну. Старушка дремала, но, почувствовав его взгляд, встрепенулась и заквохтала, как курочка, размахивая руками:

— Ах, слава Богу! Слава Богу! Ляксей Петрович! Поправляешься, голубчик.

— Что со мной? — чуть слышно спросил Алексей.

Он возвращался в реальность, и вместе возвращались последние воспоминания. Нахлынуло все разом — и страх, и облегчение что здесь, а не там, и боль в каждой клеточке тела, но особенно в ногах — и, наверное, отразилось в глазах, потому что Семеновна вдруг замолчала и тихо спросила:

— Что, больно, родимый?

— Да нет, страшно!

— Чего ж страшно, не умираешь, чай?

Алексей не ответил. Он закрыл глаза, но Семеновна, зная, что не спит, попробовала утешать:

 — Господь помилует, поправишься. А болезни и скорби нам только на пользу. Кто у нас без болезней? Вон, Ольга Петровна, едва ходит, а чуть воскресенье или праздник какой, первая в храме. И ты, Ляксей Петрович, поднимешься, причастишься и как новый будешь! Время нынче не простое. Икона вон Знамение Богородицы плачет в Камновском храме. К скорбям это великим! Нонче без Церкви никак нельзя...

Семеновна говорила что-то еще, но Алексей лежал безучастный и молчал, а потом и впрямь уснул.

Вскоре он узнал, что привезли его в больницу на скорой, которую, обнаружив его в безпамятстве, вызвал сторож Георгий (брать разумеется не хотели, но тут помог на счастье оказавшийся рядом священник); что у него тяжелейшее двухстороннее воспаление легких, отморожены ноги, да и целый букет давних хронических заболеваний; что в больнице плохо с лекарствами и лучше бы покупать их самому. Лучше бы... лучше бы и вовсе не болеть, но Алексею сейчас все это было совершенно безразлично, он был занят чем-то сугубо тайным. Что-то там внутри него, незаметно для других, ворочалось, иногда лишь выдавая себя нервным дерганьем век и глухим стоном, выцеженном сквозь сжатые губы.

Через неделю он, собравшись с духом, рассказал свой сон Семеновне. Та слушала, закрыв ладошками лицо, и тихо ахала. Возможно, он ожидал, что она, услышав, вдруг тоже окажется ТАМ! вместе с ним, и тогда груз этого непосильного для него знания будет поделен на двоих, и станет легче нести.  Но она, отохав, поправила ему подушку и спросила о том, что давали на обед, и был ли аппетит? И он, замолчав, отвернулся к стене — как ребенок, самую важную тайну которого не восприняли всерьез взрослые. Больше он не возвращался к этой теме, хотя старушка и пыталась кое о чем выспросить...

Вскоре Алексей попросился на выписку, досрочно, под свою ответственность. Отпустили, и он переехал к Семеновне.

Из квартиры не выходил, — не было сил, больше сидел или лежал. Ступни ног чудовищно