— Легат, — Хильда пальцами похлопала по обшлагу его мундира, —
Решив на мгновение, что она имеет в виду убитых магов, Тир стал лихорадочно соображать, как и откуда Хильда могла узнать об этом. Понял, что никак и ниоткуда — о том, кто убийца, знал только он сам.
— Как не делать?
— Не улыбайся так, словно смакуешь воспоминания об убийстве или предвкушаешь его. — Хильда с очаровательной наивностью взмахнула ресницами. — Это невежливо. Люди пугаются.
Люди пугались. Но не задумчивая улыбка демона-недомерка была тому причиной.
Тир ошибся, ожидая, что Хильда не будет привлекать внимания. Не учел в расчетах себя самого и то, насколько его дама отличается от своих ровесниц. Легат Старой Гвардии, известный своим равнодушием к женщинам и к большинству мужчин, в течение целого вечера безраздельно поглощен провинциалкой, с которой — как уже стало ясно — можно не только потанцевать, но и поговорить. Понятно, что провинциалка вызывала все больший интерес, и Тир, устав представлять Хильде многочисленных, набивающихся на знакомство неженатых рыцарей и малочисленных, но не менее заинтересованных молодых баронских детей, начал, в конце концов, любого мужчину, пересекшего невидимую границу, мерить взглядом, от которого только безрассудно смелый человек не повернул бы обратно.
Безрассудно смелых в залах и кулуарах замка не нашлось. Н-ну… то есть, может, были и такие, но если присовокуплять к взгляду еще и ле-егонькое, практически никакое, и уж точно незаметное со стороны воздействие на психику, даже безрассудная смелость берет кратковременный отпуск.
В третьем часу утра на бал традиционно прибыла семья Эрика. И уже скоро к Тиру и Хильде целеустремленно направился отец Грэй. Отгонять живого святого сатанинским воздействием показалось Тиру неприличным, так что он позволил кардиналу приблизиться. А тот, после взаимных приветствий, попросил без обиняков:
— Господин фон Рауб, хотя бы на этом балу воздержитесь от своих чар, сделайте одолжение. Никто, конечно, не понимает, что происходит, но все что-то чувствуют, вы же половину мужчин в замке запугали, а половину разозлили, и это в светлую ночь Рождества Христова. Совестно должно быть.
— Мне? — удивился Тир.
— Конечно. Если бы я явился на шабаш и повел себя неподобающе, мне было бы совестно.
— Неподобающе с чьей точки зрения? — Тиру действительно стало интересно. Излишне богатое воображение немедленно нарисовало картину, на которой святой предавался оргии со всем пылом совестливого человека.
— Просто. Неподобающе. — Отец Грэй обезоруживающе улыбнулся и поклонился Хильде: — Вы уже обещали легату все танцы или уделите толику своего времени служителю церкви?
— Если вы объясните мне, о каких чарах идет речь.
— Непременно.
Тир моргнуть не успел, а зловредный кардинал уже уводил Хильду.
— Только один танец, — пообещал он обернувшись.
— Почем опиум для народа? — пробормотал Тир, покачав головой. — Ну, блин, служитель культа…
А через минуту праздничная толпа расступилась, пропуская к нему Эрика Вальденского.
— Суслик, — серьезно спросил Эрик, — это твоя женщина?
Похоже, затрагивать неудобные темы без предисловий и экивоков было фирменным стилем этой семейки.
— Вы о госпоже фон Сегель? — Тир поднял голову и посмотрел в глаза своему императору. — Представить вас?
Он постарался вложить в голос максимум яда и насмешливости. У него получилось. Разумеется! Уж что-что, а врать всегда умел.
— А разве она меня не знает? — Эрик не уловил ни того ни другого.
Он был не по-хорошему рассеян, точнее, он был нехорошо сосредоточен на выполнении одной задачи. И Тир знал, что это за задача, какую цель выбрал себе пилот Эрик фон Геллет… какое новое завоевание запланировал император Вальдена.
— Она вас знает, — сказал Тир. — И она не моя женщина.
— Это хорошо. Я помню, ты у нас не интересуешься женщинами. Но нужно было спросить. На всякий случай.
— Спросили, — Тир пожал плечами. — Вопрос бессмысленный, но я не удивлен.
— Суслик, — взмолился Эрик, возвращаясь из грез в несовершенный мир, — хотя бы в праздник сделай поблажку, не требуй от меня строгой рациональности.
— Рациональность, в моем понимании, не признает никаких праздников, — отрезал Тир.
С этой минуты он стал особенно пристально следить за всеми эмоциями Хильды: требовалось улавливать перемены настолько тонкие и неявные, что давно установившегося эмоционального контакта могло не хватить. И Тир оставался с «не своей женщиной» — развлекаясь соперничеством с настоящим императором — ровно до того момента, пока не почуял, что еще немного, и Хильду начнет смущать его присутствие.
Тогда он ушел, решив, что сделал все что должно.
Он дал Хильде иллюзию выбора, Хильда полагает, будто она сделала выбор, а остальное — в руках Эрика.
Просто исчезнуть из замка ему, правда, не дали. Падре поймал уже на подходах к ангару. Всего десяток шагов оставался до Блудницы, но если Падре кого поймал, вырваться ой как непросто. Тир попробовал — в конце концов, в том, что он смывается с праздника, едва перевалившего за середину, не было ничего необычного. Но нет, в этот раз ничего не вышло, и напоминание о том, что именно таков установленный порядок вещей, Падре не счел за аргумент.
— Суслик, ты сдурел, — сказал он, утащив Тира от желанного входа в ангар и вообще от выходов из замка, — какого… зачем?!
— Не понимаю, что тебя беспокоит, — произнес Тир со всем возможным достоинством.
Непросто, между прочим, сохранять достоинство, когда здоровенный рыжий мужик тащит тебя куда- то под мышкой на глазах у изумленной публики.
— Зачем ты отдал фон Сегель Эрику? — Падре наконец-то выпустил его, просто уронил на что-то мягкое в каком-то безлюдном закутке. Тир даже не сразу разобрался, в какой именно части замка они находятся.
— Падре, ты сам сдурел, — сказал он, оглядываясь и пытаясь сориентироваться, — что значит отдал? Я ее для Эрика сюда привез.
— Суслик, — сказал Падре с укоризной.
— Отвали.
Тир вскочил на ноги, выглянул в окно, увидел далеко внизу Рогер, над которым взлетали огненные фонтаны фейерверков. Понятно. Падре приволок его в жилую часть замка, куда приличные гости не заходят без приглашения. Но разве старогвардейцы могут быть приличными гостями?
— Ты отдал Эрику женщину, которую предпочел бы забрать себе.
— Идиот, — с сожалением констатировал Тир. — Я всегда делаю то, что хочу. И уж точно я не могу захотеть женщину.
Падре только вздохнул в ответ. Сел на диванчик, с которого только что вскочил Тир, и достал припрятанную между подушками фляжку.
— Мы же не слепые, Суслик, — сказал он, медленно скручивая крышку, — а я — тем более не слепой. В кои-то веки в тебе проснулись человеческие чувства, и ты тут же спешишь заглушить их или придушить. А зачем?
Тир невольно представил их обоих со стороны. Взрослый человек, большой, уверенный в себе,
