— Ваша милость, — заговорил магистр, убедившись, что его не убьют сию же секунду, — соблаговолите ответить, за что мы должны извиниться?
Де Фокс долго смотрел на них, на братьев в бело-голубых рясах, смиренно стоящих у дверей его приемного зала. А потом рассмеялся. Юцианцы, наслышанные о характере Неистового, решили, что теперь они точно погибнут. Оказалось, нет. Оказалось, что им просто удалось развеселить его милость.
— Так вы, бедолаги, — сказал барон, — даже не знали, за что я вас убиваю? А ведь и правда, сто лет прошло. Что-то я не подумал… вы ж короткоживущие. Да все просто, святые отцы, ваш орден когда-то убил двух человек, которых я приказал не трогать.
— Сто лет назад? — уточнил магистр.
— Нет… — де Фокс задумался, — сто семь. Несколько лет я вам дал, чтоб одумались, а потом начал убивать.
— Мы, — сказал магистр, — приносим свои извинения от имени ордена, от имени наших почивших братьев, и каждый — от себя лично. Самые искренние извинения, ваша милость. Самые покаянные.
— Извинения приняты, — просто ответил де Фокс. — Можете идти. Больше я вас убивать не буду.
— Он такой, блин, справедливый, — прокомментировал Тир, когда прошел первоначальный шок, — аж страшно делается. Но все равно, Падре, это — история, это — в прошлом. Что он может сейчас? Не будет же убивать одного за другим всех эстремадцев. Это все-таки не орденских монахов резать. Прости, конечно, но сколько-то там монахов и население целого государства — вещи несопоставимые.
— Орки, — Падре только досадливо помотал головой, — орки, Суслик, могли бы с тобой поспорить. Они сказали бы совсем другое. Совсем. Для Лонгвийца нет разницы, скольких убить. Было бы за что. И наверняка он уверен в том, что Эстремада заслужила неограниченное количество смертей. Мать его… это такое кровожадное чудовище, Суслик, это такая жуткая тварь, что ты по сравнению с ним — дитя, отрывающее крылышки у мух.
— А что орки? — Тир посмотрел на Шаграта.
— Красноглазый — убийца, — сказал Шаграт.
Это прозвучало пугающе. В устах орка — пугающе. На памяти Тира Шаграт никого еще не называл убийцей, для него убийства были в порядке вещей, были так же естественны, как для самого Тира.
— Эльрик де Фокс убивал их сотнями, — прозвучал спокойный голос Риттера.
— Он на них охотился, — добавил Мал. — У нас все это знают.
— Да. — Риттер кивнул. — Орки были дичью, де Фокс — охотником, орочьи земли — его охотничьими угодьями. Это продолжалось год. И даже церковь, хоть орки и не христиане, и вообще не люди, но даже церковь взывала к нему, настаивая на прекращении кровопролития.
— У него ожерелье, — проворчал Шаграт и подвинул к себе тарелку Падре.
— С орочьими клыками, — подтвердил Мал. — Клыки он брал только правые и выбирал самые крупные. И нанизывал ожерелье. Там две тысячи клыков.
— Правых? — повторил Тир с легким восхищением. — И только самых крупных?.. Если это правда, то ваше пугало начинает мне нравиться.
— Урод ты, — безнадежно сказал Падре, — демон паршивый. Пошел бы, купил у Лонгвийца душу, что ли. Я б тогда, по знакомству, попросил, чтоб ты ему запретил Эстремаде мстить.
— Да не будет ничего. — Тир никак не мог подобрать слова, чтобы они поняли то, что он чувствовал. — Все изменилось. Лонгвиец, он… если уж вы тут вспомнили о клыках, так вот его клыки кто-то вырвал, а может, они выпали. От старости. Осталась только репутация. Которую поддерживают разные паникеры, вроде тебя, Падре. Уверен, в Эстремаде таких тоже предостаточно, пугают друг друга шефангской местью и срутся от страха.
— Пятьдесят лет, — напомнил Падре. — Пятьдесят лет назад его клыки еще были на месте.
— Пятьдесят лет — это много. Вы все воспитаны на своей истории, для вас Лонгвиец — нечто вечное, неизменное и страшное, но это особенности восприятия, не больше. Падре, я же видел его, я с ним, можно сказать, поговорил, нахамил даже. Он — памятник. Железяка, каменюка, что угодно. Вы же не боитесь статуй на площадях? Лонгвиец — такая же статуя. Символ эпохи, причем, ушедшей. Его вышибли из Эстремады, его заставили дать разные обещания, и он ничего не сможет с этим сделать. Он ничего не будет делать. Черт… только я понятия не имею, как донести до вас эту простую мысль, чтоб вы мне поверили.
Они не поверили. Они думали, что знают Лонгвийца, хотя знание это было почерпнуто из книг и страшных историй. А Тир — он тоже не мог сказать, что знает Лонгвийца. Но он видел, что времена изменились. Он, в конце концов, разбирался в людях как настоящий демон, и то, что Лонгвиец — не человек, ничего не меняло.
…Отсыпались и трезвели уже на борту летящего на юг шлиссдарка. Эрик был с ними, точнее — это они были с Эриком. Шесть походных коек на почти пустой палубе, четверо пилотов, спящих крепким, безмятежным сном запойных пьяниц.
Эрик не спал, сидел на палубе, рядом со своим болидом, курил и смотрел на восток. Увидеть рассвет, будучи в небе, — хорошая примета.
Тир, разумеется, тоже не спал. И бодрствовали четверо «Стальных», охраняя императора Вальденского.
— Война заканчивается, Суслик, — сказал Эрик, когда небо на востоке начало окрашиваться в разные оттенки красного, а земля стала непроглядно, бездонно-черной, — война без победителей… ты доволен?
— Все войны бессмысленны, — откликнулся Тир. — Керты помогли вам сделать Вальден империей. Да. Я доволен.
— Вы будете сопровождать меня на переговорах.
— Почему мы?
— Потому что заслужили, Суслик, — его величество усмехнулся сквозь завесу табачного дыма, — потому что вас все еще недостаточно хорошо знают. И потому, что искусство может и должно приносить пользу. Ты согласен?
— Со всем, кроме последнего тезиса.
— Неужели?
— Я понимаю, ваше величество, что проел вам мозги рациональностью, пользой и целесообразностью вещей. Но искусство — не вещь. Искусство — явление. Какая от него польза? Никакой. Оно не для того.
— Для чего же?
— Не знаю, — Тир пожал плечами, — честно, не знаю. Оно просто есть, необъяснимое и бессмысленное, но если бы его не было, люди остались бы животными, а демонов вообще не появилось.
— А искусство убивать?
— А такого нет, ваше величество. Убийство — это или ремесло, или способ выжить.
В полдень царь Акигардамский и император Вальденский подписали договор о полном прекращении военных действий. Но так и не заключили мира.
ГЛАВА 8
Кто здесь оспорит, что право оправдано правдой?
