Рауб теперь не согласен.
А Лонгвиец утверждал, что Мастером может стать любой. Что любого можно научить летать — научить танцевать, — что все зависит только от целеустремленности и силы воли ученика и учителя. А еще Лонгвиец не признавал никакого барьера. И складывалось впечатление, что для него не существует таких понятий, как «талант» или хотя бы «предрасположенность». Обманчивое впечатление — Тир понял это, хоть и не сразу. На словах все выглядело просто: можно научить любого. На практике же отнюдь не всякий мог научиться. Талант был тем топливом, которое питало стремление стать Мастером, талант был огнем, который сжигал в ученике все, препятствующее стремлению к цели, талант был стержнем, не позволяющим сломаться и отступить, и был крыльями, на которых, в конце концов, ученик поднимался в небо.
Если таланта не было — ученик сдавался еще во время испытаний.
Поэтичность сравнений естественна для шефанго, но оказалось, что она еще и заразна. Сообразив, что вереницу поэтических образов породило его собственное воображение, Тир только вздохнул. Это же надо — заразиться поэтичностью от Лонгвийца. От шефанго, в котором поэзии меньше, чем в опасной бритве.
В описание испытаний он ухнул с головой, отключившись от внешнего мира настолько, что к реальности его вернул лишь Гуго, прискакавший с очередными полутора тысячами вопросов.
Испытания — методика, которой так не хватало. Процесс отбора учеников, позволяющий из множества соискателей выбрать тех, кто сможет стать Мастером. Формулирование принципов этого отбора у самого Тира продвигалось крайне медленно. Не хватало данных, слишком мала была выборка. И можно сколько угодно повторять себе, что Лонгвиец писал это не для него, а для своих учеников, таких же Мечников, но разве для них он расширил описание, собрал и выделил аспекты, общие для всех: Мечников и художников, музыкантов, и поэтов, и оружейников, и магов, и пилотов? Нет. Ученикам Лонгвийца это было не нужно. Мечники, они учили — если учили — себе подобных. Обобщение было необходимо Тиру фон Раубу.
И Тир почти видел насмешливую ухмылку, всплывающую за ровными строчками записей на экране мнемографа. «Так кто же из нас пожалеет о твоем обещании, а, Черный?» В насмешке не было яда и не было злорадства. Фантазия Тира позволяла разглядеть там нечто гораздо худшее: терпеливое и спокойное ожидание.
Фой де Трие вернулся в Лонгви. А спустя три дня на склад почтового отделения «Антиграва» пришла посылка. На имя Тира фон Рауба. Контейнер, длиной в вуаш, высотой — чуть меньше хиррзи. Пять на два метра, если метрическую систему вспоминать. Ничего такая посылочка, почтовые службы надорвались бы, пожалуй, телепортом доставлять. Тем не менее, контейнер пришел именно через телепорт, а печати с золотой розой в белом круге указывали на отправителя, весьма вольно относившегося к правилам телепортационной почты.
Лонгви. Ага. Печатей на пломбах было по две. Одна — лонгвийская, вторая — с черной кошачьей головой в синем треугольнике — личная печать барона. Кое-кого из нестареющих, помнивших былые времена, эта кошка до сих пор вгоняла в суеверный страх. Тир страха не испытывал, но подвох заподозрил. Ничего хорошего он от Лонгвийца не ждал, даже несмотря на то, что тот не однажды помогал ему. Точнее — именно поэтому.
И все же, несмотря на хорошо развитую подозрительность, вскрыв контейнер, он забыл об осторожности. Внутри было оборудование, о котором мечталось последние десять лет. Тренажеры, генераторы защитных полей, а кроме этого, — Тир о подобном даже не мечтал, потому что никогда о таком не слышал, — терминал, с которого можно было полностью контролировать двадцать четыре болида, как настоящих, так и иллюзорных. Терминал, позволяющий моделировать реальный воздушный бой, при необходимости — брать на себя управление любой из включенных в сеть машин или всеми машинами сразу, следить за полетом как извне, так и изнутри — из кабины любого выбранного болида, поддерживать связь с пилотами… и еще до черта всего.
ГЛАВА 7
Любовь — она не может быть обузой.
Иначе это просто не любовь.
Казимира пригнало в «Антиграв» неуемное любопытство.
Он предпочел считать любопытство беспокойством. В конце концов, мало ли что мог прислать Лонгвиец… может, контейнер под завязку забит какой-нибудь химией, воспламеняющейся при контакте с воздухом. А Тира, после того как его Катрин чуть не спалила, беречь от огня надо с удвоенной силой.
Но самого себя ведь не обманешь. И Тира не обманешь.
— Ты сейчас мурлыкать начнешь, — ядовито заметил Казимир.
— А-ага. — Тир просматривал опись оборудования и не обращал на князя внимания.
— Бойтесь данайцев, дары приносящих.
— Ага. Посмотри. — Он сунул в руки Казимира дгирмиш с описью. — И возрадуйся. «Дроздам» это тоже пригодится.
— «Драконам»!
— И «Драконам».
— Суслик…
— Да? Что случилось?
Видимо, Тир услышал что-то в его голосе. Тут же сбросил маску благодушной рассеянности. Черный взгляд потеплел, и Казимир был признателен за такое проявление внимания. Сейчас — признателен. В обычном состоянии — разозлился бы, потому что это он должен беспокоиться и заботиться. Беспокойство и забота — прерогатива сильного.
— Ты собрался учить молодежь? — спросил Казимир.
— Я уже двенадцать лет учу молодежь.
— Ты собрался учить по-настоящему. И не одно, и не два поколения. Тир, как долго ты собираешься здесь оставаться?
— Пока не убьют. Что произошло?
— Ничего, — Казимир положил дгирмиш, — ничего нового. Я не могу отсюда выбраться. Из этого мира нет выхода. Мы заперты здесь, мы попали в ловушку.
— Это не новость.
Он действительно не был ни удивлен, ни расстроен. Он сказал когда-то, что ему интересно будет посмотреть, сможет ли Казимир уйти из Саэти, и, видимо, это не было вызовом, попыткой поймать «на слабо», а было именно интересом. Любопытством. Просто.
Он не понимал, что значит невозможность покинуть мир.
— Я большую часть жизни провел, понятия не имея о том, что миров больше одного, — напомнил Тир. — Я и сейчас не уверен, что Саэти — это какой-то там «другой мир». Саэти вполне может оказаться одной из планет в пределах нашей галактики. И Земля, с которой ты родом, — тоже.
— Чушь!
— Вы же не исследуете космос, так откуда тебе знать?
— Ты как слепой, — Казимир не злился, он вообще не понимал, что сейчас чувствует, — закрываешь глаза на очевидное. Ты же знаешь, что я — дракон. Мне не нужно исследовать, чтобы увидеть разницу между мирами.
— Почему ты ищешь поддержки именно у меня? — Тир смотрел снизу-вверх, а показалось, что смотрит сверху. Мимолетное впечатление, наваждение. Мелькнуло и ушло. Одно из проявлений его
