Что-то слышал краем уха. Еще от отца, когда тот любил вспоминать о служебных делах за вечерней трапезой. А хороших мастеровых и правда всегда и всюду ценили. Настолько, что одаривали даже куда большими сокровищами, чем земля.

– С тех пор сменилось два поколения. К первым семьям начали присоединяться другие, да и сами семьи выросли, и тогда советом старейшин было принято решение просить об изменении положения. Просить о том, чтобы Ганна-Ди вошло в регистр Дарствия как настоящее поселение.

Разумно. Три дома с огородом что были, что не были – поди докажи. А вот на поселение мало кто посмеет покуситься.

– Прошение было удовлетворено последним днем осени года семьсот двадцать восьмого от основания Дарствия. Но, поскольку средств и намерений содержать Наблюдательный дом у старейшин не было, в Ганна-Ди был назначен Смотритель.

Вот ведь жадюги! Хотели и хвостом покрутить, и при деньгах остаться. Но, может, сейчас передумали?

– И о чем же вы попросили теперь?

– О том, чтобы его забрали обратно.

Это сказала трактирщица, причем с хорошо прослушивающимся в голосе недовольством.

– Хотите все же оборудовать Наблюдательный дом в поселении?

– Нет, Боженка нас упаси! – всплеснула руками женщина. – Это еще вдвое расходов, если не втрое, а мы тут не такие уж богачи.

Мне не пришлось притвориться растерянным:

– Но тогда…

– Нам довольно и Смотрителя. Только не такого!

Признаюсь, заявление меня ошарашило. Наверное, потому, что я и подумать не мог о подобном развитии событий. Мне казалось, что Смотрителя спускают сверху, как нечто не вызывающее возражений, а оказывается, кто-то может быть не рад «подарку». И более того, делать все возможное, чтобы…

– В дарственных уставах есть одно положение, – перехватил нить беседы юнец. – Вот, смотрите. – Он откашлялся и зачитал, видимо, воображая себя городским глашатаем: – «Буде Смотритель, попечению которого вверены земли и люди, говорить или совершать действия, несущие вред или иной урон его подопечным, такового проступника надлежит немедленно отстранить от места».

– Вред или иной урон? – повторил я, обращаясь к самому себе, но ответ получил из другого источника:

– А какой вред может быть? Душегубство, к примеру. Вон человека-то убили вчера? Убили. Пусть он не местный, из дальней деревеньки, но ведь умер здесь, в Ганна-Ди, так что, можно считать, есть вред.

Трактирщица, как видно, была готова ухватиться за любую возможность, чтобы поквитаться со Смотрителем. С чего бы? Неужели…

Ну да, вчерашний вечер. Шумная ватага наверняка не в первый и не в последний раз появилась в трактире. И вряд ли кто-то из них хоть раз заплатил за еду и питье. В большом городе такие дела обычны, потому что посетителей всегда много, и то, что потерял на одних, можно с лихвой восполнить на следующих. Но здесь не проходной двор. Жителей не слишком много, а значит, кормежка бесполезных оболтусов наносит ощутимые убытки.

– Урон бывает разный, не правда ли? Скажем, шесть неоплаченных краюх хлеба каждый день. Вроде и невелика потеря, да за год накопится много.

Трактирщица зарделась, поняв, что я раскусил ее причину свергнуть Смотрителя, но не отступила:

– А и что? Нигде такого не сказано, чтобы кормить даром кого ни попадя!

– Это верно, – согласился я. – Но почему все-таки кормите?

– Так он же велел, – насупилась женщина. – Стражи, тоже мне… Себя и то вон защитить не могут!

Как ни прискорбно признавать, в своем негодовании она была права. О каких громких названиях может идти речь, если человек, именующий себя стражником, так легко и просто умирает? Знали бы они еще от чьих рук, вот бы удивились!

– Хорошо. Я понял ваше требование. А теперь поясните, что здесь у вас вообще происходит. Эти стражи божьи, откуда они взялись?

– Я вам скажу, – проскрипел старик, впервые за все время беседы.

Он прикрыл глаза, избавив меня от необходимости смотреть в прозрачно-белые лужицы, совсем не слепые, но явно видящие уже больше за гранью этого мира, чем в нем.

– В том есть и моя вина. Малая или нет, пусть судит кто-то другой. Я родился вскоре после того, как Ганна-Ди стало поселением, и принял хозяйство, будучи совсем мальчишкой, когда отец неожиданно умер. Матушка сильно горевала, искала утешения в чем только можно было и однажды нашла. Побывала в соседнем городе, где есть кумирня, сходила туда, и ей сразу стало легче. Потом пришла ко мне, попросила… Я не смог отказать. Да и никто из других семей не возражал, ведь это было так значительно, иметь свою кумирню поблизости.

Особенно для того, кто хочет казаться чем-то более внушительным, чем есть на самом деле. Понимаю.

– Мы испросили разрешения, отстроили все что понадобилось. Матушка была счастлива. И, на ее счастье, умерла прежде, чем узнала, как они часто меняются, прибоженные эти. Они ведь не живут долго… Жертвовали мы много. Вернее, она жертвовала, моя мать, а потом и ее подруги стали уламывать своих мужей и детей. Так и получилось, что здешняя кумирня разрослась со временем, благо было куда. А десять лет назад держательница снова сменилась. На ту, что вы видели.

Десять лет? Значит, ей сейчас уже около тридцати или больше. Возраст подходит к пределу?

– Она сошлась со Смотрителем. Никто не знает как, но он исполняет все ее просьбы. Стражи эти опять же… Это все она придумала. Для себя. А расходы на нас легли. И добро бы польза какая-то от них была, так нет. Все больше пакостят, а спросу никакого.

– Смотритель не желает вмешиваться?

– Даже не слушает нас. Что, довольно вам доказательств?

Мне, как чиновному человеку? Вполне. Но мне, как самозванцу…

– Я должен лично убедиться в его прегрешениях. Думаю, вы понимаете.

Они не спорили, но, судя по лицам, не представляли себе, как удовлетворить мое желание.

– Мне нужно подобраться к нему так близко, как это возможно, потому что при чужом человеке он будет очень осторожным. Если, разумеется, так грешен, как вы говорите.

– Подобраться… – пожевала губами трактирщица. – Да чтобы он к себе кого-то подпустил?

Наверху заскрипели ступеньки. Обычно демон в обличье Лус ходил неслышно, тише кошки, а тут вдруг позволил себя обнаружить. С чего бы вдруг?

– Подобраться, говорите?

Он спускался медленно, приостанавливаясь на каждом шаге. И сказал то, зачем явился, только ступив на пол:

– Я знаю, как этого добиться.

Где-то здесь…

– Это не может быть правдой.

На третью дюжину повторений первоначального запала уже не хватило: голос звучал глухо и прерывисто, правда, чувств в нем не становилось меньше. Но Роалдо Лиени мысленно возблагодарил Божа и Боженку за то, что держательница кумирни Ганна-Ди охрипла прежде, чем он мог бы оглохнуть. В крохотном пространстве закрытой кареты любой шорох казался криком, а стенания прибоженной и вовсе