– И что в нем замечательного?

– Там бывают все самые главные, кто пришел в этот мир и остается в нем. Они наделены властью не только над многими своими соотечественниками, но и над людьми. Они помогли бы… – Южанка запнулась, чтобы снова всхлипнуть. – Они позаботились бы о моей девочке.

Прозвучало как-то неправильно. Зачем нужны чужаки, если ты сама рядом со своим ребенком?

– А что мешает тебе заботиться о ней?

Женщина посмотрела на меня взглядом, до дна которого вряд ли было возможно добраться.

– Этому телу уже немало лет. И я чувствую, как из него уходят силы. Нет, я не умру завтра или через год, но это все равно случится раньше, чем моя девочка сможет обойтись без меня.

– Есть ведь и другие тела, – невинно подсказал я.

Проникновенно-темные глаза вспыхнули алыми искорками.

– Я больше не хочу отнимать чужую жизнь.

Если бы мертвое тело, лежащее у наших ног, могло возразить, то непременно бы это сделало. Хотя и изломанной неподвижности вполне хватало, чтобы поставить под сомнение любые слова одержимой. Хватило бы для кого угодно. Кроме меня.

Прежде, во времена службы, вхождение в обстоятельства всякий раз случалось по-разному. Иногда требовалось довольно долго сосредотачиваться, едва ли не исчерпывая весь имеющийся запас промедления. Иногда это походило на прыжок в воду: стремительное движение, обжигающее касание и события, смыкающиеся где-то высоко над головой. Но такой легкости, как сейчас, не было никогда.

Смуглая женщина всего лишь рассказывала о прошлом, перемежая слова и слезы, а я почти видел, что и как именно происходило. Наверное, за подобную естественную легкость проникновения в чужие чувства и ощущения многие заплатили бы самую большую цену, которую только можно вообразить. Любой из сопроводителей точно отдал бы душу и все остальное в придачу, не догадываясь, что миг обретения станет проклятием.

Чувства выгорели, как утварь дома, охваченного пожаром. Но стены остались. Крыша уцелела. И даже фундамент, хоть и потрескавшийся, все еще держит весь груз, что на него ухитряются взгромоздить. А двери и окна открыты настежь – для чужих душ. Для гостей, ненадолго и зачастую бесцеремонно заглядывающих в мое сознание. И главное, какими бы они ни были, дурными или замечательными, только с ними дом, имя которому я, оживает. Снова и снова.

– Достойное намерение.

Это сказала Лус. Вернее, демон, сидящий в ее теле. И я молча согласился: достойное. Чем бы ни было вызвано.

– И где ты надеялась встретить того чудесного вестника?

– В одном из городов Жемчужного пояса.

Вопросительный карий взгляд переместился с лица южанки на мое лицо, требуя пояснений.

– Имеются в виду города, расположенные по берегам одной и той же реки, воды которой обильны раковинами жемчужниц.

– Их много, этих городов?

– Семь.

Лус задумчиво потерла кончиками пальцев щеку:

– И как далеко они отстоят друг от друга?

– Не меньше трех дней пути между каждой парой.

– Но если так… – В глазах девушки отразилось сомнение. – Всего один шанс из семи? Не слишком ли мало?

– Можно пробовать каждый год, – предположил я.

– И каждый год не угадывать?

Да, задачка выглядела трудной. А хуже всего было то, что в ее решении предстояло принять участие и мне.

– Я верю в удачу, – твердо заявила одержимая.

– А я нет, – сказал демон по имени Конран. – Лучше знать наверняка, чем гадать.

Я прислушался к постепенно нарастающему за окном шуму и заметил:

– А еще лучше вернуться в нашу комнату, пока не поздно.

– И верно. Табун, похоже, скачет обратно.

Лус прошелестела юбками, выскальзывая в коридор, но за порогом обернулась и шепнула, обращаясь к южанке:

– Верь ему.

Та кивнула, правда с отчетливо читающимся на лице выражением: «А что мне еще остается?»

Минуты, отделяющие нас от новой встречи с прибоженным, прошли в обоюдном молчании. Наверное, поэтому он-она распахнул дверь слишком резко, словно боялся найти в комнате одно лишь мертвое тело. Мы ведь могли сбежать, хоть вместе, хоть по отдельности. Служанке это было бы сделать труднее, учитывая заботу об обморочной девице, мне – проще. Но время для побега все равно было упущено, и теперь оставалось лишь узнать, каков следующий ход человека, склоняющего нас к лжесвидетельству.

Он-она несколько раз потянул дверную ручку на себя, словно это могло помочь закрыть дверь плотнее, а потом прислонился к стене рядом с косяком. Чтобы слушать звуки, доносящиеся из коридора, не иначе.

Лица на прибоженном не было. Совсем. Если до своей отлучки он-она выглядел взволнованным, но решительным, то сейчас я видел в его чертах только ничего не выражающую усталость. Хотя нет, присутствовали в чертах еще кое-какие следы чувств. Примерно так же бесстрастно и бессмысленно обычно смотрят в пространство люди, долго вынашивавшие сложные планы, в тот момент когда клубок событий начинает стремительно разматываться. Когда все, о чем думал и на что рассчитывал, само собой покатилось вниз с высокой горы, и куда докатится, предугадать невозможно.

– Вам нужно отдохнуть.

– Да. Позже, – коротко выдохнул прибоженный. – Времени слишком мало.

– Для обстоятельного рассказа? Согласен. – Я подвинул на середину комнаты стул и сел, скрещивая руки на груди. – Но мы выслушаем. Все что успеем.

Он-она сделал несколько глубоких вдохов, успокаивая сердцебиение. Видимо, вдоволь набегался в компании стражей божьих за придуманным убийцей.

– Завтра вас вызовут к Смотрителю. Вы должны будете говорить одно и то же, если не хотите задержаться здесь на всю оставшуюся жизнь. И поверьте, она может оказаться очень недолгой.

– Это мы уже поняли, – ответил я за двоих. – И ждем совсем другую историю.

Прибоженный чуть помрачнел и решил пойти на попятный, пробормотав:

– Сейчас не время…

Примерно такого отступного маневра я ожидал. Но у меня тоже был наготове рассказ. Небольшой и весьма безыскусный.

– Готов утверждать, что лежащий здесь человек последний день своей жизни провел весьма отлично от предыдущих. Он по меньшей мере дважды пробовал своим поведением вызвать у незнакомых людей гнев и ответные действия, предполагающие применение силы. Оба раза, о которых мне известно, закончились неудачей, если можно так выразиться. В третий же раз… Не зря же говорят, что, когда Бож и Боженка начинают считаться между собой, виноватым оказывается всегда кто-то третий? Думаю, у убитого был выбор, войти в эту комнату или в мою, ведь и я, и эта достойная женщина при первой встрече ясно показали наглецу свою решимость сражаться, если понадобится. Он пришел, чтобы что-то завершить. И он угадал. А потом умер. И, как ни странно звучит, смерть была частью того, к чему он стремился. Остается только один вопрос: зачем ему надо было умирать? Или для чего он хотел пожертвовать своей жизнью?

Прибоженный дослушал мою речь до конца, чуть ли не затаив дыхание, в наступившей после тишине помолчал, теперь уже глядя не в пространство, а на меня, и произнес одними губами:

– У него был приказ умереть.

Отлично. Значит, я все понял правильно.