Он бросил свои карты на брезент «рубашкой» вверх. Повернулся и исчез в кустах, на этот раз не произведя ни малейшего шума.

С минуту мы с Кунни сидели молча и только переглядывались с недоумением. Потом подмастерье мэтра взглядом попросил у меня разрешения и взял в руки доставшуюся нам на время причудливую цепь. Он повертел ее в руках, присмотрелся к ее узору и даже — опять с моего молчаливого согласия — примерил ее. Потом протянул тускло поблескивающую золотую змейку мне.

— Это — оберег, — определил он. — Магия… Но только не твой оберег. И не мой. Это оберег, рассчитанный на кого-то определенного. И еще — эти письмена… Видишь узор? Это руны… Узнаешь?

— Думаешь, это от Темных? — тревожно спросил я.

— Нет… — покачал головой Кунни. — Здесь многие пользуются их рунами. Это непонятно для посторонних. Тебе вреда эта штука не должна причинить. Просто этот тип уверен, что тебе очень скоро встретится тот, для кого этот оберег предназначен и кому это письмо адресовано.

Я ожидал, что он спросит меня теперь, о какой монете говорил назвавшийся Шоном. Но то ли он просто не хотел совать нос не в свое дело, то ли боялся вспугнуть меня. Он принялся собирать с брезента карты, которые, по всей видимости, ночной гость оставил нам на память. Заглянул в его расклад и удивленно присвистнул.

— Ты знаешь, — воззрился он на меня, — у этого типа был вовсе не проигрышный набор… Если бы вы раскрыли карты, то…

— Он явно приходил сюда не в карты играть, — махнул я рукой.

Наутро после ночи, показавшейся мне на редкость короткой, нас ждал сюрприз. Мы и двух километров не одолели еще по проселку, который после множества поворотов и перекрестков должен был привести нас где-то к следующему утру в имение его превосходительства, как обнаружили, что нас уже встречают.

У обочины пустынной дороги был приткнут вполне современный внедорожник, а рядом с ним высился детина, наряженный а-ля ковбоем, и махал нам своей широкополой шляпой. Еще пара — менее нарядных, но в том же стиле одетых чудил толклись неподалеку, выказывая умеренные признаки радости и гостеприимства.

Как выяснилось, за предыдущую ночь по причине сырости и многотрудного головоломного процесса, к которому, не щадя сил и здоровья, готовился их превосходительство Лессаж, его прокурорская хворь усилилась и уложила его в постель. В связи с чем прибытие миссии целителей решено было самым существенным образом ускорить. Для чего за нами и был выслан экипаж повышенной проходимости с командой встречающих, возглавляемой шерифом Монти. Имен остальных двух членов этого отряда я не запомнил, поскольку они остались далеко у нас в кильватере, чтобы позаботиться о наших лошадях и вовремя доставить их в прокурорское имение. В дороге нам пришлось выслушать развернутое изложение точки зрения шерифа на все аспекты жизни всего Странного Края и провинции Точь в частности. Ввиду моей слабой осведомленности о здешних делах и того, что последние несколько недель мой слух был избалован хотя и слегка ломаным, но родным русским языком в исполнении мэтра и Кунни, я ощущал себя почти глухонемым и боюсь, что часто отвечал невпопад на обращенные ко мне реплики и вопросы. Тем не менее благодаря исключительной продолжительности этого дня прибыли мы на место назначения еще засветло, живыми и здоровыми.

Само имение и сам господин прокурор произвели на меня впечатление, прямо противоположное ожидаемому. Вместо дряхлеющего древнего замка, окруженного средневековой деревенской идиллией, предо мной предстало довольно современного вида ранчо, оснащенное электропастухом, парой тракторов и целым автопарком — от легковушек до грузовиков. О том, что я нахожусь не просто на ферме, а в имении провинциального прокурора, говорила только табличка на застекленной двери трехэтажного особняка, в котором и находилась «домашняя резиденция» господина Лессажа.

Сам прокурор оказался не желчным и сухим стариком, каким он представлялся мне на расстоянии, а довольно упитанным и добродушным на вид жизнелюбом средних лет, обеспокоенным сверх меры только двумя вопросами: делами своей фермы и состоянием собственного здоровья. Пока мы с Кунни создавали в его спальне обстановку, необходимую для проведения сеанса магической терапии, господин Лессаж, погруженный в инвалидное кресло, вел с нами неторопливую беседу. Речь шла в основном о трудностях ведения хозяйства в природных условиях Странного Края и о слухах касательно новейших методов лечения суставного отложения солей, доходящих сюда с Большой Земли.

Собственно прокурорские заботы стали темой наших разговоров неожиданно и в самый неподходящий для этого момент. К тому времени снаружи уже стемнело. Его превосходительство был умащен экстрактами подходящих для его исцеления трав, принял необходимые пилюли и тинктуры и был загружен в раскладную ванну с горячим «каменным настоем», когда плавный ход всей процедуры был нарушен шерифом Монти, который был отряжен дежурить в прокурорском кабинете. У меня сложилось впечатление, что этот веснушчатый и ширококостный тип был у Лессажа правой рукой.

Шериф влетел в спальню в состоянии явного возбуждения и, наклонившись к прокурорскому уху, выпалил в него нечто такое, отчего его превосходительство едва не выскочил из ванны в чем мать родила и не устремился в таком виде руководить какой-то срочной и грандиозной операцией. Нам едва удалось погасить этот его порыв.

Справившись с первым наплывом эмоций, прокурор принял в ванне начальственную позу и принялся диктовать распоряжения Монти, застывшему рядом с ним с телефонной трубкой в руке. Трубку эту его превосходительство временами вырывал и в бешенстве выкрикивал в нее нечто весьма круто закрученное.

Мы — как лекари — не изгонялись из спальни, превращенной одновременно в процедурный кабинет и в кабинет прокурора. Но и присутствие наше явно не было самой желательной декорацией к происходящей сцене. Я постарался просто внимать происходящему и уловить, в чем же состоит его суть. На это ушло некоторое время, но вычленить нечто связное из всей этой неразберихи мне таки удалось.

Недобрым словом поминали некоего Сизого Хирама и его людей.

— Что это за Хирам? — тихо спросил я у Кунни. — И какое отношение он имеет к Лессажу и его компании?

— Хирам — атаман очень опасной банды, что куролесит по всему краю, — столь же тихо ответил тот. — Они с Лессажем относятся друг к другу примерно так же, как Робин Гуд к шерифу ноттингемскому…

Собственно, дело состояло в том, что под самым носом у резиденции его превосходительства сразу после наступления темноты объявилась давно досаждавшая всему состоятельному народу здешних мест банда Сизого Хирама. Появившись же, занялась своим, как я понял, обычным делом — реквизицией излишков собственности у первых попавшихся под руку состоятельных граждан. Таковыми оказались владельцы двух граничащих с прокурорским имением «фазенд» — тоже «государевы люди», занимающие немалые посты в провинции и в анклаве. По какому-то стечению обстоятельств только расположенные между их владениями имения самого прокурора избежали этой участи. У меня сложилось впечатление, что их превосходительство был особенно оскорблен именно этим оказанным ему невниманием.

Грозные приказы и вопли в адрес подчиненных сводились в общем-то к хорошо знакомым и на Большой Земле мерам. Начать патрулирование дорог, привести в готовность блокпосты, сообщать шерифам о любых подозрительных лицах, случившихся окрест.

Примерно через час всей этой суеты наконец-то вспомнили и о нас. Нам позволили наспех завершить сеанс лечения, обещали завтра предоставить возможность снова осмотреть больного, поклялись не беспокоить его лишний раз и выставили в приготовленные для нас гостевые спальни на втором этаже особняка. Поскольку все происходившее имело слишком косвенное отношение к моим заботам и хлопотам, а день выдался до крайности длинный, я почти мгновенно заснул сном праведника.

Впрочем, если это выражение подходило случаю, то стоит признать, что сон праведников отличается все-таки определенной чуткостью. По крайней мере, раздавшиеся в ночной тьме хлопки выстрелов, отрывистые команды и истошные вопли «Держите суку!!!» оказались достаточной причиной для того,