главнокомандующий косо смотрел на общение Пушкина с некоторыми декабристами, находившимися в армии в звании рядовых…
Шли разговоры, что и тут за Пушкиным следили — Петербург не оставлял в покое великого поэта и здесь, на войне.
Наконец главнокомандующий вызвал поэта к себе в палатку, как раз во время доклада бумаг Вольховским, и резко объявил:
— Господин Пушкин! Мне вас жаль, жизнь ваша дорога для России: вам здесь делать нечего! А потому я советую вам уехать из армии обратно, и я уже приказал приготовить для вас благонадежный конвой!
Пушкин порывисто поклонился главнокомандующему и в тот же день уехал, Граф подарил ему на прощание турецкую саблю…
Было это 19 июля…
А 20 сентября 1829 года московский полицмейстер Миллер рапортом доносит московскому обер- полицмейстеру:
«Секретно.
…Честь имею сим донести, что известный поэт, отставной чиновник 10-го класса, Александр Пушкин прибыл в Москву и остановился Тверской части 1-го квартала в доме Обера гостинице «Англия», за коим секретный надзор учрежден».
Это одно свидетельство очевидца возвращения Пушкина в Москву. А вот и другое.
Бартенев записывает рассказ С. Н. Гончарова — брата Натальи Николаевны: «Было утро, мать еще спала, а дети сидели в столовой за чаем. Вдруг стук на крыльце, и вслед за тем в самую столовую влетает из прихожей калоша. Это Пушкин, торопливо раздевавшийся. Войдя, он тотчас спрашивает про Наталью Николаевну. За нею пошли, но она не смела выйти, не спросившись матери, которую разбудили. Будущая теща приняла Пушкина в постели».
Так начались в Москве любовные страдания поэта, которые он, горько шутя у Ушаковых, называл «осадой Карса». «Карс» — это и была неприступная Наталья Николаевна, а маменька «Карса» — будущая теща Наталья Ивановна…
Полгода было суждено длиться этой и мучительной и сладкой осаде, целых полгода… Но одна любовь не могла бы целиком захватить Пушкина, остановить поток его творчества…
Глава 19. «Литературная газета»
Сильные впечатления привез с театра военных действий в Закавказье Пушкин. Он сам видел, как закладывались там новые очертания границ России, как новые народности входили в ее состав, чтобы в будущем разделить общие великие наши судьбы.
Ведя дружбу с офицерством, Пушкин сближался, сживался и с солдатской массой, входил в душу старослужащего «николаевского» солдата, видя в нем достойного, доблестного воина. Он видел, понимал, что из таких именно людей состоит весь наш народ, сумевший добыть свою судьбу на Куликовом и на Бородинском полях, умевший и на Красной площади Москвы выступать против царя Бориса, против Лжедимитрия, сумевший собрать всенародное ополчение, чтобы выгнать после смуты чужаков-захватчиков из Кремля.
Все эти приобретаемые внове обильные материалы повелительно требовали себе действия, требовали органа печати: гений Пушкина звал поэта выходить на площадь, подыматься на трибуну.
Для себя лично Пушкин в таком органе не нуждался — он выходил уже своими книгами, печатался во всех журналах и альманахах страны, не чураясь изданий Булгарина и Греча, не нуждался Пушкин и в типографии — его Россия знала и в рукописях. Однако Пушкин стремился иметь в руках и свой орган печати. Еще до 1826 года он стоял близко к «Московскому телеграфу» Полевого, а с 1826 года к «Московскому вестнику» Погодина. Однако ни Полевой, ни Погодин его не удовлетворяли.
Оба, и Полевой, и Погодин, из-за деревьев не видели леса: купец Полевой старался сделать свой журнал ходовым и, стало быть, доходным. Выходец из крепостных, Погодин, выбившись в ученые, душил свой журнал доктринальными историческими статьями. Ни тот, ни другой не имели достаточно широкого кругозора, они оба не были достаточно смелы, достаточно талантливы.
«Полевой у нас родоначальник литературных наездников», каких-то кондотьери, ниспровергателей законных литературных властей. Он… приучил публику смотреть равнодушно, а иногда и с удовольствием, как кидают грязью в имена, освященные славою и общим уважением, как, например, в имена Карамзина, Жуковского, Дмитриева, Пушкина», — писал в записной книжке князь Вяземский.
Даже Погодин, стоявший было одно время на одной как будто платформе с Пушкиным, вышел из-под его влияния и, оставленный Пушкиным и пушкинскими сотрудниками, печатал в своем журнале статьи Арцыбашева против Карамзина.
Князь Вяземский и в особенности Пушкин в своей литературной деятельности назойливо подвергались придиркам, гонению со стороны генерала Бенкендорфа, который их подозревал в поддержке декабристов.
Например, генералу Бенкендорфу, конечно, отлично было известно, что Пушкин ездил в Грузию, выхлопотав в Петербурге подорожную в Тифлис еще прошлой зимой. Сам Бенкендорф предупредил главнокомандующего генерала Паскевича о необходимости секретного надзора над Пушкиным и т. д. Тем не менее тот же Бенкендорф пишет 14 октября из Петербурга в Москву такое письмо Пушкину:
«Государь император, узнав по публичным известиям (то есть из газет. —
15 октября полицмейстер Миллер доносит московскому обер-полицмейстеру:
«Секретно…
Квартировавший Тверской части в доме Обера в гостинице «Англия» чиновник 10-го класса Александр Сергеевич Пушкин… 12-го числа сего октября выехал в С.-Петербург…»
А Пушкин словно играет в кошки-мышки с генералом Бенкендорфом. Он выехал 12 октября в Петербург для организации «Литературной газеты», движимый своими душевными переживаниями — неудачами своих брачных намерений в сторону Натали Гончаровой, но прервал движение на Петербург и снова поскакал в спасительные Малинники, где остановился и жил до начала ноября.
Наконец, «собрав в Малинниках оброк», как он выражался, Пушкин продолжает путь на север.
«На днях приехал я в Петербург… Адрес мой у
По возвращении в Петербург Пушкина государь спросил его, как он смел проехать к армии. Пушкин ответил:
— С позволения главнокомандующего!
— Надо было спроситься у меня! — возразил царь. — Разве ты не знаешь, что армия моя?
Этот рассказ записан со слов самого Пушкина.
За полтора оставшихся месяца 1829 года хлопоты, со всемогущей помощью Жуковского, доведены до конца, разрешение на «Литературную газету» получено.
Первого января 1830 года «Литературная газета» вышла в свет. Очень труден был вопрос о редакторе — ни Пушкин, ни Вяземский не могли взять на себя такую обязанность, как «шельмованные». Редактором стал барон А. А. Дельвиг, хотя по складу своего характера он менее всего подходил для этого. Редакцию технически вел журналист Орест Михайлович Сомов, перехваченный Пушкиным прямо из булгаринской «Северной пчелы». «Литературная газета» выходила каждые пять дней, в цензуру представлялись корректурные гранки.
«Цель сей газеты, — как гласила ее программа, — была знакомить образованную публику с новейшими произведениями литературы европейской, а в особенности — российской».
Открыл первый номер «Литературной газеты» Пушкин отрывком из восьмой главы «Евгения
