— Может ли дворянин встретиться и работать с Пугачевым?

Так возникает пушкинская «История Пугачева» — исследование, писанное не каким-нибудь педантом профессором «императорского университета», а гениальным провидцем-поэтом, великим патриотом Пушкиным, основательно изучившим государственные архивы и объехавшим лично места крестьянской войны, где он нашел еще живыми очевидцев событий тех грозных решающих дней.

В отношении самого Пушкина этот вопрос о возможности работы с Пугачевым был давно им обдуман и решен бесповоротно положительно: он — и «дворянин», он — и «мещанин» никак не считал себя обсевком в русском поле, никак не мог признать себя «врагом народа»… Ведь он ждал этого освобождения народа, он звал и вел к этому своих современников. Он, видевший русский народ в сраженьях, на богомольях, на праздниках, на ярмарках, любил его и бегать от него не собирался.

И перед Пушкиным задача, как оформить встречу между дворянином и Пугачевым, как их свести, познакомить друг с другом.

Эта встреча могла бы состояться единственно при обстоятельствах, ставших исключительно трудными для обеих сторон, когда обе стороны вынуждены были бы искать поддержки, помощи друг у друга, попав в общую для обеих сторон смертельную опасность.

Вот как нарисовал такую первую встречу Пушкин во второй главе своей «Капитанской дочки», то есть в «Истории Пугачева», транспонированной в ключе художественной повести.

В дороге «к месту назначения», в степи, кошевку «в тройку лошадей», в которой ехал офицер Гринев, застигает буран.

«Делать было нечего. Снег так и валил. Около кибитки подымался сугроб… я глядел во все стороны… но ничего не мог различить, кроме мутного кружения метели… Вдруг увидел я что-то черное».

Вспоминаются «Бесы»:

Но то было другое. Спаситель. Вожатый. Пугачев.

«— Послушай, мужичок, — сказал я ему, — знаешь ли ты эту сторону? Возьмёшься ли ты довести меня до ночлега?

— Сторона мне знакомая, — отвечал дорожный, — слава богу, исхожена и изъезжена вдоль и поперек. Да вишь какая погода: как раз собьешься с дороги. Лучше здесь остановиться да переждать, авось буран утихнет да небо прояснится: тогда найдем дорогу по звездам.

Его хладнокровие ободрило меня. Я уже решился, предав себя божией воле, ночевать посреди степи, как вдруг дорожный сел проворно на облучок и сказал ямщику: «Ну слава богу, жило недалеко; сворачивай, вправо да поезжай». Вожатый нюхом учуял дым в той стороне… — Жилье!

Кибитка и впрямь приехала к забору постоялого двора.

И спасенный дворянин сидит уже в тепле на постоялом дворе, а дядька Савельич — этот дивный тип, достойный Гомерова богоравного Эвмея — готовит чай.

— Где же вожатый? — осведомляется дворянин.

— Здесь, ваше благородие, — отвечает ему голос сверху.

На полатях видит дворянин «черную бороду и два сверкающих глаза».

Завязка налицо.

Ведь один из них «столбовой дворянин», офицер Петр Гринев, а другой тот, который вскоре прослывет:

— бунтовщиком,

— злодеем,

— разбойником,

— самозванцем.

Вот только так смог Пушкин задумать и ввести в русскую литературу русского казака Емельяна Пугачева под видом вожатого в бесовскую метель — ведь обоим действующим лицам угрожала смерть.

Для создания реалистического облика Пугачева Пушкину требовался опять огромный исторический материал, и он обращается к царю за разрешением работать в архивах специально по Пугачеву, что и разрешено ему в феврале 1833 года. Но этого оказывается недостаточно.

В письме на имя А. Н. Мордвинова Пушкин пишет:

«Может быть, государю угодно знать, какую именно книгу хочу я дописать в деревне: это роман, коего большая часть действия происходит в Оренбурге и Казани, и вот почему хотелось бы мне посетить обе сии губернии».

Письмо датировано 30 июля, а 7 августа Пушкину как чиновнику Министерства иностранных дел уже разрешена такая командировка на четыре месяца.

22 августа поэт покидает Петербург и по дороге в Москву заезжает в Малинники, впервые после своей женитьбы… Впрочем, в письме к жене из соседнего Малинникам села Павловского Пушкин сообщает, что «из старых… приятельниц нашел я одну белую кобылу, на которой и съездил в Малинники; но и та уж подо мною не пляшет, не бесится…» Где-то по дороге — то ли при перепряжке лошадей, а может и при ночлеге на почтовой станции, — им обронено прелестное восьмистишие, заставляющее гадать: а к кому же оно обращено?

Скачет пушкинская тройка, спицы колес сливаются в сплошной круг, звенят, заливаются колокольцы… А не относятся ли эти стихи Пушкина к некой «прекрасной городничихе», которой поэт на одной из станций предложил галантно свою очередную тройку и потом путешествовал с нею и с ее теткой? «Ты спросишь: хороша ли городничиха? Вот то-то, что не хороша, ангел мой Таша, — пишет он в письме к жене от 2 сентября, — о том-то я и горюю. — Уф! кончил. Отпусти и помилуй».

В Казань Пушкин приехал 5 сентября, объехал на дрожках в тройке исторические пугачевские места — ездил к Троицкой мельнице, верст за десять по Сибирскому тракту, где стоял лагерь Пугачева, когда тот подступал к Казани, объехал Арское поле, обошел всю крепость… Посетил известного в Казани профессора доктора Карла Федоровича Фукса, беседовал с его женой-поэтессой и приехал с доктором в дом к богатому купцу Крупенникову, когда-то побывавшему в плену у Пугачева.

Знакомством с Фуксами Пушкин остался как будто доволен — доктор знал всю Казань, указал ему несколько человек, помнящих старое.

Прибыв в Симбирск 10 сентября, Пушкин был принят губернатором А. М. Загряжским. Как раз во время его приезда у губернаторской дочки собралось на урок танцев несколько барышень. Когда Пушкин вошел в залу, девушки встретили поэта «глубоким реверансом», затем разговорились и просили его потанцевать с ними. Пушкин сразу же согласился, подошел к окну, вынул из бокового кармана пистолет, положил на подоконник, две скрипки в углу заиграли вальс, и поэт протанцевал с каждой по несколько туров.