вспыхнуло польское восстание, что создается в Польше Временное правительство.
Только 5 декабря Пушкин в Москве наконец, у ног своей невесты, среди друзей, среди потрясающих вестей о международные событиях.
9 декабря Пушкин пишет письмо Плетневу в Петербург. Письмо чисто деловое. В самом начале — личное: «Нашел тещу озлобленную на меня, и насилу с нею сладил, но слава богу — сладил… Пришли мне денег сколько можно более. Здесь ломбард закрыт…» То есть, значит, Кистеневку заложить пока нельзя. «Что Годунов?»
Дальше идет перечисление написанного в Болдино.
Затем Пушкин вспоминает печальную историю с «Литературной газетой»: «…чего смотрел и Дельвиг? охота ему было печатать конфектный билетец этого несносного Лавинья».
Пушкин еще не в курсе всех дел «Литературной газеты».
Новости из-за рубежа сильно отзываются в Москве, идут по всей России — французская революция ширится в своих следствиях по Европе, пылает в Польше. И соответственно крепчает мороз николаевского царствования по всей России.
Глава 20. «Ох, семья, семья!»
Холера 1830 года из Азии добралась до Москвы. Для борьбы с эпидемией был назначен министр внутренних дел А. А. Закревский, в помощь ему по кварталам Москвы поставлены сенаторы. Московский уезд поручен был заботам партизана-поэта Д. В. Давыдова.
«Москва приняла совсем иной вид… — описывает А. И. Герцен. — Экипажей было меньше, мрачные толпы народа стояли на перекрестках и толковали об отравителях; кареты, возившие больных, шагом двигались, сопровождаемые полицейскими; люди сторонились от черных фур с трупами… Город был оцеплен, как в военное время, и солдаты пристрелили какого-то бедного дьячка, пробиравшегося через реку… страх перед болезнию отнял страх перед властями, жители роптали, а тут весть за вестью — что тот-то занемог, что такой-то умер…»
Была организована и выпущена особая газета, выходившая ежедневно, — «Ведомость о состояний города Москвы» под редакцией профессора М. П. Погодина. Мобилизованы и распределены по частям московские врачи: медицинский советник Пфеллер, Зубов, Броссе, Сейделер, Мухин, Герцог, оба Рихтера, Левенталь, Оплель, Гейман, Лодер, Римих, Корш, Поль, Янихин, Высоцкий, Альфонский, Гааз, Альбини и другие.
Черная большая карета с иконой божией матери Иверской всё время кружила по городу, на улицах пелись молебны. Перепуганные жители выходили из домов, стояли на коленях во время шествий крестных ходов, прося со слезами прощения грехов.
Кроме холеры, на Москву надвинулись волнующие известия с Запаса — Петербург готовил уже совместно с Берлином стотысячную армию для подавления европейской революции. Царь русский и прусский король твердо решили поддержать престиж Священного Союза.
Но император вдруг оставил Москву — уехал в Петербург, куда тоже пробиралась холера. Отъезд этот вызвал толки, что царю пришлось отменить вторжение в Европу по причине угрожающего положения в Польше и готовиться идти на Польшу.
Пушкин только в декабре прорвался через карантинные заставы в Москву и с головой ушел в заботы по устройству будущей своей семейной жизни.
Среди всех этих досадных волнений, хлопот, тревог большое горе — кончина Дельвига. 21 января пишет Пушкин тому же Плетневу:
«Что скажу тебе, мой милый!. Ужасное известие получил я в воскресение… Грустно, тоска. Вот первая смерть, мною оплаканная. Карамзин под конец был мне чужд, я глубоко сожалел о нем как русский, но никто на свете не был мне ближе Дельвига. Изо всех связей детства он один оставался на виду — около него собиралась наша бедная кучка… Считай по пальцам: сколько нас? Ты, я, Баратынский, вот и всё».
Жизнь шла, несмотря ни на что. Новый год Пушкин встречал в обществе П. В. Нащокина с цыганами, с цыганским хором… Много хлопот потребовало найти «фатеру», как пишет Пушкин, то есть квартиру, первую в его жизни. Ее нашли на Арбате, в двухэтажном доме Хитрово, № 53. Взяли время ремонт, покраска, обивка обоями, покупка мебели. Часть мебели пришлось занять у князя Вяземского.
Много времени отнимают заботы о будущей семье. Пушкин приезжает часто к Гончаровым, торопит с венчаньем, наблюдает, как в их доме работают модистки, белошвейки, шьют пышное приданое.
Пушкин в то же время следит за событиями в освобождающейся Европе, за ходом вспыхнувшего польского восстания. Он даже грозит будущей своей теще — в случае дальнейших проволочек со свадьбой он уедет драться c поляками… Как-то, приехав к Нащокину, Пушкин говорит тоже об этом, и целый вечер напевает старинный романс:
Польское восстание заставляет Пушкина дважды побывать у князя Вяземского в зимнем Остафьеве, где он ведет с хозяином горячие принципиальные споры о Польше, обсуждает положение.
Современники Пушкина в этом периоде отмечают постоянную озабоченность, даже мрачность поэта.
Приближался день венчания. Настаивая на свадьбе, хлопоча о ней, в то же время Пушкин предвидит, предчувствует как бы свою обреченность.
Трогателен рассказ цыганки Тани о том, как за два дня до свадьбы Пушкина забежала она накоротке к своей подружке, тоже цыганке Оле, жившей тогда с холостым еще другом Пушкина Павлом Нащокиным в доме Ильинской по Гагаринскому переулку. Только успела Таня перекинуться несколькими словами, как к дому подкатил парный извозчик, и в сени, стремительный как всегда, вбежал Пушкин. Он обрадовался Тане, обнял ее, поцеловал в шеку, а потом сел на диван и задумался, уронив голову на руки.
— Спой мне на счастье, Таня, — сказал он, помолчав. — Ты ведь слыхала — я женюсь!
— Дай вам бог счастья, Александр Сергеич, — отвечала Таня, у которой у самой было тяжело на душе — не ладились ее собственные любовные дела.
— Пою я песню эту, — вспоминала Таня, — а самой так уж грустно, но, чувствую, и голосом то же передаю…
Подняла глаза, а он рукой-то голову подпер, плачет, как ребенок. К нему Павел Воинович бежит:
— Пушкин, что с тобой?
— Ах, — говорит, — песней всю внутрь мою перевернули, она мне не радость, а большую потерю
