евро.

Возвращаясь домой, я буквально парил над старинной булыжной мостовой. Франко с встревоженным видом ждал у двери; он осведомился, где я был, я ему ответил и спросил, нет ли какой-то ошибки с моим банковским счетом, на нем так много денег, а он сказал, нет, синьор Креббс щедро расплачивается с теми, кто на него работает. И тут широкая улыбка. У меня возникло ощущение, что Франко рад моему возвращению, так как ему полагается постоянно присматривать за мной.

Я решил, что мне пора приниматься за работу, прямо немедленно, и поднялся в студию, где застал Бальдассаре снимающим оберточную бумагу с плоского предмета. Закончив, он поставил этот предмет на мольберт. Это оказался холст размером пятьдесят на семьдесят дюймов «Бегство в Египет», такой темный и грязный, что с трудом можно было разобрать, какое это бездарное дерьмо, работа какого-то подражателя Караваджо, не умеющего рисовать.

— Что вы об этом думаете, синьор? — спросил Бальдассаре.

Я сделал вид, будто меня сейчас вырвет, и он рассмеялся.

— Чья это мазня? — спросил я.

— Имя художника стерлось из истории, но картина относится приблизительно к тысяча шестьсот пятидесятому году, она была написана в Риме, и использован такой же льняной холст тончайшего плетения, какие любил Веласкес. Так что мы очистим его от этого дерьма и вы будете писать на замечательном клеевом грунте семнадцатого века.

— И подрамник тоже будет соответствующего периода, — добавил я.

На лице у Бальдассаре появилось хитрое выражение, и он сказал:

— Да, всему свое время.

Лишь гораздо позже я понял, что он имел в виду.

Бальдассаре говорил медленно на смеси итальянского и английского, и я понимал его достаточно хорошо. Тощий и лысый, он, наверное, уже разменял восьмой десяток; маленькие очки в золотой оправе, голый череп, весь покрытый печеночными пятнами, с бахромой седых кудрей. Он был похож на Джепетто из мультфильма «Пиноккио», сходство дополняли фартук, засученные рукава и шейный платок.

Я спросил его про краски и кисти, и он провел меня к столу, на котором были аккуратно расставлены бутылочки и баночки, а рядом лежала кучка старых кистей. С гордостью в голосе Бальдассаре объяснил, что я вижу.

— Основные пигменты, все в точности такие же, как те, которыми пользовался в тысяча шестьсот пятидесятом году Веласкес; естественно, мы используем известковый шпат, чтобы добавить прозрачности глянцу. Для желтого пигмента — оксид олова; для красного — вермильон ртути, красящий лак, красный оксид железа; для синего — смальта и лазурит. Мы окислили смальту, поэтому она более серая, чем была бы тогда, когда ее якобы накладывали, и вам нужно будет помнить об этом при ее использовании. Затем коричневый — бурый оксид железа, охра, оксид марганца. Зеленых пигментов нет — Веласкес всегда получал зеленый, смешивая другие пигменты, как вам, несомненно, известно.

— Да, но что насчет красящего лака? Это же органическое вещество, и его возраст можно установить.

Бальдассаре просиял и кивнул, словно разговаривая с туповатым, но прилежным учеником.

— Да, совершенно верно, а Веласкес его не жалел. Нам удалось найти большие запасы очень старой красной материи, и мы извлекли краситель с помощью щелочи. Спектрографический анализ покажет, что краситель состоит из кошенили и неочищенного шеллака, что полностью соответствует тому, чем пользовался Веласкес, а анализ изотопов углерода не должен нас беспокоить. То же самое относится к черному. Мы использовали уголь, добытый на месте археологических раскопок. Во время Тридцатилетней войны было сожжено много зданий и людей тоже. А теперь научились устанавливать возраст белил, знаете?

Этого я еще не знал, мне было только известно, что использовать нужно свинец, а не цинк или титан, и Бальдассаре сказал:

— Да, разумеется, мы используем свинцовые, так называемые чешуйчатые белила, однако в последнее время научились анализировать соотношение различных радиоизотопов в свинце и на основе этого делать вывод, когда металлический свинец был выплавлен из галенита. Поэтому нам нужно было изготавливать чешуйчатые белила из свинца семнадцатого века, что мы и сделали. В европейских музеях полно старых пуль, а крыши покрыты старым свинцом. Так что тут ничего сложного. В подвале дома есть глийяный горшок, в котором мы обрабатываем свинец уксусной кислотой, чтобы получить углекислую соль свинца. Правда, мы пользуемся электронагревателями, вместо того чтобы погружать горшок в навоз, однако на достоверности это никак не сказывается. Пигмент получается довольно жестким, но это можно обратить на пользу, как делал Веласкес. Естественно, он крайне ядовитый, так что ни в коем случае не берите кисть в рот, синьор. Ну а что касается кистей, думаю, вы согласитесь, что мы отлично поработали.

Он протянул банку с десятком кистей всех размеров. Мне еще не приходилось видеть такие: ручки были из тяжелого, потемневшего дерева, а шерсть была стянута в пучок тончайшей бронзовой проволокой.

Бальдассаре продолжал:

— Мы одолжили их в одном мюнхенском музее. Настоящий семнадцатый век, на тот случай если крохотный волосок останется на картине. Нам не нужно, чтобы кто-нибудь сказал: «Ой, а этот барсук умер в тысяча девятьсот девяносто четвертом году».

— Одолжили? — удивился я.

— Ну, можно так сказать, синьор. Когда мы закончим, они будут возвращены на место.

— Кому они принадлежали?

— Говорят, Рубенсу, но кто знает? Быть может, это тоже подделки.

Широкая улыбка, совсем как у Франко, но только с меньшим количеством зубов. Улыбки здесь повсюду, и это начинало действовать мне на нервы.

Бальдассаре показал мне диван, на котором будет лежать моя натурщица, обтянутый бархатом в тонах, любимых Веласкесом: красном, зеленовато-сером и белом, естественно, все ткани из натуральных волокон. У стены стояло тяжелое прямоугольное зеркало в деревянной раме.

— Натурщица у вас тоже есть, — заметил я.

Бальдассаре пожал плечами.

— У нас есть София. И ее мальчик. Можно найти и других, но мы бы предпочли не выносить эту работу за пределы дома из соображений безопасности.

И я спросил:

— А кто такая София?

Бальдассаре удивленно посмотрел на меня и сказал:

— Сегодня днем она прислуживала за обедом.

— А, горничная, — сказал я, ловя себя на том, что не могу вспомнить, как она выглядела.

— Да, София помогает матери, но она художник. Как и вы.

— Вы хотите сказать, она тоже подделывает картины?

Кивок, улыбка, чисто итальянский жест рукой.

— Тот, кто подделывает картины, тоже художник. София занимается антиквариатом и рисунками, очень хорошее качество. Мальчик тоже будет позировать, с зеркалом. Купидон. Естественно, в изображении лиц вам придется проявить фантазию, ибо нам не хотелось бы, чтобы кто-нибудь сказал: «Знаете, а эту женщину с мальчиком я видел в автобусе четырнадцатого маршрута».

Я согласился с тем, что это было бы нежелательно, а затем до самого вечера наблюдал за тем, как Бальдассаре оттирает убогое «Бегство в Египет».

Он использовал огонь и скипидар — и не простой скипидар, а тот, которым мне предстояло разводить краски, настоящий страсбургский скипидар, изготовленный из смолы тирольской серебристой ели. Потрясающий запах, и он вызвал у меня настоящий рефлекс Павлова: как только скипидар ударил мне в нос, я почувствовал неудержимое желание немедленно приняться за работу. Фрески — это хорошо, но ничто не сравнится с маслом, с ощущением того, как капля краски повисает на зажатой в руке кисти, как она сверкает, сочная и блестящая, и, разумеется, этот запах. Бальдассаре рассуждал о глазури, о том, что мы будем использовать настоящую смолу фисташковых деревьев, лучшего хиосского сорта, разбавленную