искусно играющий свою роль? Ну нет. Честный офицер и одновременно полупомешанный изобретатель, разыгранный кем-то втемную? В принципе возможно. Тогда ознакомление некоего графа Лопухина с адским изобретением надо считать оплошностью врагов, грубым проколом… или способом отвлечь внимание от чего-то более важного? Гм… нет, не склеивается. Что же получается? Гжатскому можно поверить на слово?

Чудеса… Будь Лопухин лет на десять помоложе, он с презрением отринул бы мысль о доверии. О, как ревностно он стал бы копать! Как крот. Как паровая лопата. Без отдыха. Свято веря, что непременно выведет всех на чистую воду.

С годами службы, да и просто жизни, если она не тратится зря, приходит опыт и понимание людей. Такие экземпляры, как этот лейтенант, встречались Лопухину нечасто, но все же они были, были… Фанатики своего дела. Чуточку (а иногда и не чуточку) простодушные, честные, углубленные в странные свои фантазии. Вот этот лейтенант захотел летать по воздуху и в самом деле пролетел. Двадцать одну сажень. Надо бы выспросить у него: с какой стати аппарат тяжелее воздуха вообще летает?..

Но Лопухин спросил о другом:

– Надеюсь, вы понимаете, что в два счета можете угодить под суд?

– Да, но…

– Понимаете или нет?

– Да.

Граф кивнул:

– Хорошо уже и это. Слова о дураке беру назад. Вы не дурак, вы просто сумасшедший. Не обижайтесь, это похвала. А теперь расскажите-ка мне, как действует ваше изобретение.

И заметил: глаза лейтенанта загорелись.

– Вот тут находится воздушный баллон высокого давления. – Гжатский любовно похлопал мину по блестящему боку. – Сначала мы накачиваем в него воздух специальным воздушным насосом…

– Мы? – перебил Лопухин. – Кто это мы?

– Не обращайте внимания, ваше превосходительство. Это я просто так сказал. Допустим, мы – это мы с вами, вы и я… Стало быть, движитель мины заряжен. Теперь мы привинчиваем взрыватель, поднимаем мину наверх и, перекрестясь, швыряем ее за борт в направлении неприятельского корабля. От контакта с морской водой срабатывает гальванический механизм, открывающий сжатому воздуху путь в хвостовую часть мины, где он приводит в движение винт. Другой механизм, гидростатический, отклоняет рули, удерживая мину в подводном положении на глубине от аршина до полутора саженей. Дальность действия – около трех кабельтовых и может быть увеличена… Это ведь прототип, ваше превосходительство! Ну-с, а крыльчатке взрывателя хватит и тридцати-сорока саженей, чтобы навертеть сотню оборотов. Таким образом, мина в случае преждевременного взрыва не причинит повреждений нашему корвету…

– Ну конечно, – усмехнулся Лопухин. – Например, в случае ее детонации от попадания неприятельского снаряда в вашу мастерскую. Или в случае пожара на борту. Нет?

– Да, но…

– Опять ваши «но»! Что вы еще имеете мне сказать?

– Только то, мы находимся ниже ватерлинии, а пожар или снаряд, ежели он каким-то чудом залетит сюда, скорее вызовут взрыв бомбовых погребов палубной артиллерии. Они рядом с нами.

– Я вижу, у вас на все есть ответ. Надеюсь, это помещение хорошо запирается?

– Точно так.

– Ключ только у вас?

– Ключей два. Один у меня, другой у боцмана Зорича.

– Заберите у него ключ под каким-нибудь благовидным предлогом. Скажите ему, например, что свой потеряли. Оба ключа носите с собой. О нашем разговоре и о назначении… э-э… вашего изобретения никому ни полслова. Это прежде всего в ваших личных интересах. Усвоили?

– Так точно, ваше превосходительство, – козырнул Гжатский.

– Вольно. Теперь покажите-ка мне машинное отделение. Мне как человеку, далекому от техники, понадобятся ваши пояснения…

И пояснения, конечно, понадобились. Граф выдержал с четверть часа в кочегарке, похожей на ад во время бесовского аврала, осмотрел котлы и почему-то особенно заинтересовался конденсаторами пара. Что случится, если они выйдут из строя? Ах, нетрудно перейти на питание котлов забортной водой? И как долго можно идти в таком режиме? Сутки точно можно? Даже дольше? Благодарю, лейтенант…

Сама машина вызвала меньший интерес. А уж когда лейтенант начал петь дифирамбы зубчатому редуктору, на лице графа обозначилась вежливая скука.

– Сталь из Златоуста, – кричал Гжатский, с трудом перекрывая китовые вздохи машины и металлический гул. – Есть мнение, что она лучше золингеновской, и, по-моему, это мнение справедливо. Видите ли, зубья шестерен подвергаются значительной нагрузке, поэтому идущая на них сталь должна быть исключительного качества, маркой ПРЖ здесь не обойдешься…

– ПРЖ? – поднял бровь Лопухин.

– Паршивое ржавое железо. Технический жаргон. Так у нас называют низкокачественную сталь.

– Понятно… Но ведь в случае попадания в шестерни постороннего предмета зубья все-таки сломаются, не так ли?

– Разумеется. Впрочем, смотря какой предмет. Если, скажем, рука какого-нибудь ротозея, то худо будет руке, а не зубьям. Для того и кожух поставлен. Бывали, знаете ли, случаи…

В свою каюту Лопухин вернулся озабоченным. Сам почистил платье, заодно стараясь навести порядок в собственных мыслях. Дестроу экскрикшнc, дестроу экскрикшнc… Может, все-таки имеется в виду пар? Он ведь выделение машины. Но Нил клянется, что не напутал… «Разрушить выделения», – так было сказано. Как можно разрушить пар? Не паропроводы какие-нибудь, не холодильники, а именно пар?

Да и о машине ли идет речь? Быть может, об артиллерии? Что есть выделение пушки? Коническая бомба?

Инстинкт подсказывал: истина где-то рядом. Но где?

При таком борделе на судне – где угодно! Сборный экипаж, беспечный капитан, морпехи Розена, от которых в кубрике немыслимая теснота, непредсказуемый наследник… теперь еще и лейтенант этот – новоявленный Архимед с горящими глазами и взрывоопасными увлечениями… И без всяких диверсантов можно ставить три к одному на то, что «Победослав» не придет благополучно в порт назначения!

А тут еще Розен, повстречавшийся на шкафуте, куда Лопухин поднялся выкурить папиросу, подпортил настроение:

– Совсем забыл спросить: быть может, вы и в норвежской кампании участвовали?

– В некотором роде.

– В каком же, если не секрет?

– Вешал интендантов.

– Почтенное занятие… – На обезображенном лице Розена правая бровь иронически поползла вверх. – Нет, в самом деле?

– Я был начальником Особой следственной комиссии по делам о злоупотреблениях, – сухо ответил граф. – Что, не нравится?

– Нет, отчего же, даже пикантно… И многих, позвольте полюбопытствовать, вы отправили на эшафот?

– Больше, чем хотелось бы. Зато воров в России стало чуть-чуть меньше. Вы в действующей этого не почувствовали?

– М-м… – Розен призадумался. – В конце кампании, пожалуй, да. Не знал, что обязан этим вам.

– Лучше я, чем кто-либо другой, – ответил Лопухин. – Знаете, почему? Потому что я богат. Мне нет надобности ни воровать, ни прикрывать воров. Лопухины служат из чести.

– Хороша честь, однако!

– Браво, полковник. Вы еще забыли назвать преступлением казнь воров в военное время на театре военных действий. Только это отличает ваши речи от идеалистической болтовни какого-нибудь румяного прапорщика. Не совестно?

– Должен сознаться, не очень.