– Да.
Сын всхлипнул.
– Разревись тут у меня еще!.. Еще раз спрашиваю: ты хорошо меня понял?
– Да.
– Тогда до встречи. Сопли подбери. Маме – привет.
Только сейчас, спускаясь вниз вслед за Виталькой, глядя на его вздрагивающие плечи, Малахов понял, отчего возникло ощущение, будто чего-то не хватает: сын, войдя в дом, не протянул руку для пожатия.
Предусмотрительный… Может быть, стоило обойтись с ним помягче?
Нет. Нельзя. И не хочется.
Все-таки вечер был испорчен. Как бы ни было дальше, какую бы радость ни подарила Ольга, каким бы забором он сам ни старался отгородиться от всего мира, от мыслей о Витальке уже не отделаться ни за что. Поняв это, Малахов смирился и даже не обозлился на петушиное, со всхлипом: «Всего хорошего. Развлекайтесь!» за мгновение до того, как за сыном бухнула входная дверь. Эх, парень…
Ольга говорила что-то – он не слышал. Только видел, как беззвучно шевелятся ее губы, и знал, что она слегка оскорблена, но реакцию Малахова – младшего понимает и прощает, – а вспоминалось назойливо совсем другое: обезьяны, лишенные родителей и сами не испытывающие родительски чувств… И толстая пластиковая Няня в младше группе интерната…
Невероятная догадка мелькнула было, но он тут же забыл о ней, выбегая вслед за сыном. Снаружи, за пятном света от фонаря над крыльцом была чернота, и Витальки нигде не было видно. Похолодало, с неба косо сыпал мелкий злой снег. Крыльцо был припорошено. Малахов протрусил до ворот, вызвав удивление дежурного охранника, и убедился, что сын не шел, а бежал.
Как ни странно выглядит зимой на улице человек в купальном халате и тапочках на босу ногу, еще можно было поспешить вслед, в черноту, в снежные круги под редкими фонарями, нагнать на автобусной остановке… Ничего, решил он. Парень не маленький. Хочется ему пореветь в кулак в одиночестве – пуст поревет. Даже полезно. И доедет нормально: двадцать минут до вокзала на автобусе, пятьдесят минут экспрессом до Москвы…
Он постоял, посмотрел, как Бомж и другой котяра лежат в обнимку на усеянных шерстью плитах дорожки, вцепившись друг другу в челюсти мертвой хваткой, как два варана, и исходя сдавленным мученическим мыком. От котов чуть ли не пар шел, и снег мгновенно таял на ободранных боках. В великой битве за право покрытия соседских кошек наступил пат. Перешагнув через котов, Малахов вошел в дом
Сон не приходил. Не шел ни в какую, и все тут, хотя всего пять часов назад казалось: добраться бы только до койки и рухнуть, а три часа назад казалось хуже: убью того следующего, кто сунется со своей проблемой… И страшно не хотелось вновь включать иную связь, кроме «шухерной», после ухода Ольги, после ожесточенных топорных упражнений в смятой постели, без всякого удовольствия и только с одной мыслью: «поскорее бы», и обязательного душа на двоих, и поцелуя в нос на пороге
Все-таки обошлось без неловких разговоров – ушла сама. Догадалась, умница…
И ведь понимал я, что мое раздражение – ненадолго, что уже завтра я начну жалеть, что Ольга ушла так быстро, и клясть паскудный свой «демоний». Зачем она мне нужна – не тот вопрос, на который я хочу отвечать. Потому что уже ответил. Настоящий вопрос звучит иначе: для чего она мне пригодится впоследствии и чем для нее это обернется? Еще одна живая душа, готовая лечь гатью в болото, по которому я иду, не зная куда? Тошно как.
И Виталька…
Личные проблемы вроде ворон – налетают стаей. Я открыл дверь на требовательный мяв и впустил Бомжа, имевшего вид Пирра-победителя и немедленно принявшегося вылизываться. Практических выходов мне виделось два: сварить кофе и сесть работать с той головой, какая есть, или сглотнуть снотворную дрянь, потому что аутотренинг хорош тогда, когда есть настроение им заниматься, «Демоний» молчал. То ли завтрашний мой Кручкович не настолько важная фигура, чтобы мне для нее понадобилась голова вместо кочана, то ли вообще непонятно что. Ладно. Не вкручивается поминутно в мозги шуруп, и на том пока спасибо.
Все-таки гадко мне было от моего педагогического экзерсиса – хоть вой, хоть казни себя казнью египетской. Подлец я, никчемный родитель, функционер. Любое плацентарное млекопитающее, говорил я себе, защитит детеныша, закроет его собой – а я?..
Некоторое время мои мысли скользили юзом по случайно впрыгнувшему в голову слову. Плацентарное? Дудки. Я не плацентарное млекопитающее, у меня нет плаценты. Не приобрел почему-то в ходе эволюции. Строго говоря, я вообще не очень-то млекопитающее, хотя когда-то кормил молоком Витальку, если Юлии было недосуг это сделать.
Из бутылочки, само собой. А вы что подумали?
Так что дудки, тупо думал я. В млекопитающие вы меня не загоните, разве что с натужным скрипом. Я туда не очень-то и стремлюсь, однако любопытство гложет: кто я такой есть на самом деле?
Проехали. Безумные мысли пассажира у окна поезда скоростной надземки…
Хомо демониус?
Проехали, сказано тебе!
Я уже начал склоняться ко второму варианту – переменить постельное белье и лечь спать, только В качестве снотворного снадобья высосать стакан коньяку, – как вдруг ожил телефон. Обыкновенный. Не браслет и не «шухер».
Звонил некий капитан Костюк из коломенской уголовной полиции и голосом, полным участия, интересовался, не имеется ли у меня сына – Малахова Виталия Михайловича, приблизительно пятнадцати лет, который находится в настоящий момент в бессознательном состоянии в третьей городской…
– Еду!!!
Ох, как страшно я гнал по обледенелому шоссе – до упора давя на газ и молясь о том, чтобы никого не сбить! Фары автомобиля с дежурным нарядом охраны поначалу хорошо были видны в зеркале заднего вида, затем куда-то пропали. Плевать. Виталька… Будь трижды проклята вся педагогика и все педагоги на свете!..
Капитан Костюк, плотный мужчина средних лет, одетый почему-то в штатское, ждал меня в вестибюле больницы. Несомненно, он знал, кто я, и совать ему под нос «пайцзу» не имело смысла.
– Нападавшие задержаны.
Нападавшие?
Не то чтобы у меня отлегло от сердца, нет, однако случившееся предстало в совершенно ином свете. Оказывается, я был не виноват. Или виноват, но только в том, что не оставил сына ночевать, – так он вряд ли захотел бы остаться… Впрочем, теперь это не имело значения.
Подонков было пятеро – нормальная молодежная банда, как определил их капитан Костюк. Врожденные никчемушники. Даже не наркоманы, как ни странно. С каждым годом все более крупные и все более дикие стаи, дающие, по признанию капитана, огромный процент немотивированных преступлений, несмотря ни на какие старания СДЗН и органов. И им-то попался Виталька. Один в вагоне.
Сначала они били его, жестоко и бессмысленно. Потом, по-видимому, мочились на него всем хором. Потом, дурной силой растащив двери а тамбуре, выбросили моего сына под Откос. По счастью, экспресс замедлял ход перед Коломной, да и автоматика немедленно врубает экстренное торможение при открытых дверях, и только поэтому сын остался жив – ни одно живое существо не имело бы шанса уцелеть при ударе о щебень насыпи на скорости больше двух сот верст в час.
– Черепно-мозговая и множественные переломы. Состояние коматозное. Простите, видеть его нельзя, он в операционной.
Снова «пайцза» тычется в чей-то нос.
– На… мне операционная! Дайте мне хирурга. Сейчас.
Я отказался уехать. И отказался от суетливо предложенного больничным начальством помещения для отдыха. Наверное, надо было уехать, и для Витальки было бы только лучше, если бы его оперировал хирург, у которого не стоят над душой. Я не смог. Как ни бессмысленно это выглядело, я остался сидеть в кожаном кресле в коридоре, попросив персонал – впустую, естественно, – забыть о моем присутствии.
