генеральным прокурором, чтобы «определить степень тяжести моего правонарушения» и, вероятно, возбудить против меня судебное преследование, которое может иметь «далеко идущие последствия».

Мой адвокат Гарри Рекс заверил меня, что проведение закрытых слушаний советом по условно- досрочным освобождениям абсолютно антиконституционно, является грубым нарушением Первой поправки и он с удовольствием будет меня защищать в федеральном суде. По льготной почасовой оплате, разумеется.

Я продолжал получать угрожающие письма от адвоката совета еще с месяц, пока юрист, похоже, не утратил интерес к преследованию.

У Рейфа, главного помощника Гарри Рекса, был свой подручный по имени Бустер — здоровенный ковбой с широкой грудью и пистолетом в каждом кармане. Я нанял его за сто долларов в неделю изображать из себя моего персонального громилу-охранника. По несколько часов в день он слонялся перед редакцией либо сидел в машине на подъездной аллее моего дома или на одной из его веранд — то есть повсюду, где бы я ни находился, — чтобы люди видели: Уилли Трейнор настолько важная персона, что даже имеет личного телохранителя. Если бы кто-то из Пэджитов подошел ко мне на расстояние выстрела, по крайней мере он получил бы ответную пулю.

После нескольких лет, в течение которых мисс Калли неуклонно набирала вес, игнорируя предупреждения докторов, она наконец сдалась. Однажды, посетив клинику и получив особенно плохие анализы, она объявила Исаву, что садится на диету: 1500 калорий в любой день недели, за исключением, слава Богу, четверга. Так прошел месяц, но признаков потери веса я не замечал. Зато на следующий день после опубликования репортажа о слушаниях по условно-досрочному освобождению Дэнни Пэджита мисс Калли выглядела так, словно враз сбросила фунтов пятьдесят.

В тот день она запекла цыпленка, вместо того чтобы его пожарить. А вместо того чтобы сдобрить картофельное пюре сливочным маслом и густыми сливками, сварила картошку. Это тоже было вкусно, но мой организм уже привык к еженедельной дозе жиров.

После традиционной молитвы я вручил ей два письма от Сэма. Как всегда, она немедленно их вскрыла, пока я, не дожидаясь окончания чтения, принялся наслаждаться обедом. И как всегда, в процессе чтения мисс Калли то улыбалась, то смеялась вслух, а в заключение уронила слезу.

— У него все хорошо, — сообщила она. Я это и сам знал.

С типично раффиновской целеустремленностью Сэм окончил колледж и теперь зарабатывал деньги на учебу на юридическом факультете. Он страшно скучал по дому и страдал от непривычного климата. А пуще всего — скучал по маме. И ее кухне.

Президент Картер объявил амнистию уклонявшимся от службы в армии, и Сэм мучительно решал теперь для себя: остаться в Канаде или вернуться домой? Многие из его друзей-соотечественников, также оказавшихся в Канаде, предпочли остаться и добиваться канадского гражданства. Он испытывал сильное влияние с их стороны. Не обошлось и без женщины, хотя о ней он родителям ничего не писал.

Обсуждение газеты мы иногда начинали с новостей, но чаще — с некрологов или даже тематических объявлений. Мисс Калли, поскольку читала все от корки до корки, всегда знала, кто продает щенков из очередного помета коротконогой гончей, а кто хочет купить подержанную моторизованную газонокосилку в хорошем состоянии. И, не пропустив ни одного выпуска, она отлично помнила, как долго какая-нибудь маленькая ферма или жилой прицеп оставались выставленными на продажу. Она была в курсе цен и состояния рынка. Иногда во время обеда, обратив внимание на проезжавшую мимо машину, вдруг спрашивала:

— Какая это марка?

— «Плимут-дастер» семьдесят первого года выпуска, — сообщал я.

Она размышляла несколько секунд и говорила:

— Если он действительно чист, то должен стоить около двух с половиной тысяч.

Однажды Стэну Актаваджу понадобилось продать двадцатичетырехфутовую рыбацкую яхту, изъятую банком за неплатеж. Я позвонил мисс Калли. Она тут же подсказала:

— Да, некий джентльмен из Карауэя вот уже три недели ищет такую.

Я проверил раздел объявлений трехнедельной давности и действительно нашел объявление. Стэн на следующий же день продал яхту этому человеку.

Мисс Калли обожала юридический раздел — один из самых доходных в газете. Сделки, лишение должников права выкупа заложенного имущества, дела о разводах, о наследствах, объявления о банкротстве, слушания об отторжении имущества... Десятки совершаемых юридических актов в соответствии с законом требовали публикации объявлений в местной печати. Мы принимали все и неплохо на этом зарабатывали.

— Интересно, кому мистер Эверет Уэйнрайт оставил свое наследство? — бывало вдруг интересовалась она.

— Я даже не помню, что мы давали его некролог, — с полным ртом отвечал я. — Когда он умер?

— Месяцев пять, может быть, шесть назад. Некролог был весьма скромным.

— Я работаю с тем, что дает семья. Вы его знали?

— Он много лет держал бакалейный магазин у железной дороги. — По ее интонации можно было догадаться, что мистера Эверета Уэйнрайта она не жаловала.

— Хороший был человек или не очень?

— У него существовало два прейскуранта цен: для белых и — подороже — для черных. На товарах никогда не было маркировки, и он был единственным, кто принимал только наличные. Белый покупатель мог крикнуть ему: «Мистер Уэйнрайт, скажите, сколько стоит банка сгущенного молока?» — он в ответ: «Тридцать восемь центов». А минуту спустя я спрашивала: «Простите, мистер Уэйнрайт, сколько стоит эта банка сгущенного молока?», и он рявкал: «Пятьдесят четыре цента». И делал это совершенно открыто. Ему было все равно.

Почти девять лет я слушал рассказы о старых временах. Порой мне казалось, что я знаю уже их все. Но собрание историй мисс Калли было бесконечным.

— Зачем же вы делали у него покупки?

— Это был единственный магазин, в котором мы могли покупать. Магазин мистера Монти Гриффита, за старым кинотеатром, был гораздо лучше, но туда нам разрешили ходить лишь двадцать лет тому назад.

— А раньше кто запрещал?

— Мистер Монти Гриффит. Его не интересовало, есть ли у вас деньги, просто он не желал видеть негров в своих владениях.

Она рассказала мне историю о негритянском парнишке. Как-то раз тот слонялся возле магазина, что очень не понравилось мистеру Уэйнрайту, хозяин выскочил и прогнал его, ударив метлой. С тех пор, чтобы отомстить, парень раза два в год непременно залезал в магазин и ни разу не был пойман. Он крал сигареты, конфеты и всегда ломал древки всех метел.

— Это правда, что он оставил все свои деньги методистской церкви? — спросила мисс Калли.

— Так говорят.

— И сколько?

— Около ста тысяч.

— Люди считают, что он хотел купить себе место в раю, — заметила она. Я давно уже научился не удивляться тому, что мисс Калли известны все слухи, имевшие хождение по ту сторону железной дороги. Многие ее приятельницы работали экономками в тамошних домах, а прислуга ведь знает все.

Не раз и не два мисс Калли подводила разговор к теме загробной жизни. Ее искренне беспокоило, что я так и не стал истинным христианином, а следовательно, «не спасусь» и «не обрету жизнь вечную». С ее точки зрения, моего крещения в младенчестве, коего я, разумеется, не помнил, было явно недостаточно. По достижении определенного возраста, «возраста ответственности», для того чтобы быть «спасенным» от вечных мук ада, человек должен проследовать через центральный проход церкви (какой именно — это был еще один предмет вечных споров) и публично дать клятву веры в Иисуса Христа.

То, что я до сих пор не сделал этого, тяжким бременем лежало на душе мисс Калли. И, посетив семьдесят семь разных местных церквей, я вынужден был признать, что подавляющее большинство жителей округа Форд разделяли ее убеждения по этой части. С некоторыми вариациями. Церковь Христа представляла собой очень влиятельную общину. Члены ее придерживались того мнения, что им и только