– Телевидение несет дурные вести, – заметил он, пока Сэм размышлял над очередным ходом.

– Перспектива и вправду вырисовывается мрачная, а?

– Пожалуй. Что говорит твой адвокат? Оба не поднимали головы от доски.

– Он считает, мы еще поборемся.

– Как это понимать? – Хеншоу двинул шашку.

– Как? Меня будут душить, а я начну брыкаться.

– Он хоть понимает, что несет?

– О да. Ум у парня острый. Ничего не поделаешь, моя кровь.

– Но он же совсем мальчишка.

– Зато сообразительный. Получил отличное образование. Был вторым на своем курсе, в Мичигане издавал юридический журнал.

– И что это значит?

– А то, что у него великолепные мозги. Он найдет какой-нибудь выход.

– Ты серьезно, Сэм? Думаешь, ему удастся?

Одним ходом Сэм съел сразу две шашки противника. Хеншоу выругался.

– Сострадание мешает, Хэнк? Когда ты победил в последний раз?

– Две недели назад.

– Трепло! За минувшие три года такого еще не было. Хеншоу сделал новый ход, и Сэм торжествующе убрал с доски еще одну черную шашку. Через несколько минут партия завершилась. Игроки тут же приступили ко второй.

* * *

Ровно в полдень из двери блока появился Пакер. За его плечом стоял охранник с наручниками. Приятелей развели по камерам: соседи уже обедали. Тушеные бобы, картофельное пюре, пять кусочков тостов. Неохотно поковыряв ложкой в пластиковом подкосе, Сэм отодвинул его от себя и принялся ждать. Рука его сжимала завернутый в чистые боксерские трусы овальный брусок мыла. Банный день.

Через четверть часа охранник проводил Кэйхолла в тесную кабинку душа. Посещать ее внутренние правила разрешали сидельцу пять раз в неделю.

Сэм быстро намылил голову, ополоснул волосы теплой водой, а затем повторил процедуру. Стены и пол кабинки были чистыми, но пользовались ею все четырнадцать заключенных, поэтому снять резиновые тапочки он не рискнул. Воду давали только на пять минут, и большинству их хватало. Сэм с отвращением взирал на тусклую плитку. Имелись на Скамье такие вещи, скучать по которым он никогда не будет.

Двадцать минут спустя микроавтобус доставил Кэйхолла к библиотеке. Там его уже ждали.

* * *

Покосившись на направившегося к двери охранника, Адам снял пиджак. Когда мужчина в форме вышел, дед и внук обменялись рукопожатием. Сэм опустился на стул, закурил.

– Где ты пропадал?

– Был занят. – Адам устроился за столом напротив. – Среду и четверг провел в Чикаго.

– По моим делам?

– Можно сказать и так. Гудмэн захотел ознакомиться с материалами, а там возникла еще пара вопросов.

– Гудмэн опять сует свой нос?

– Гарнер Гудмэн – мой старший партнер, Сэм. Я должен с ним считаться, если только дорожу этой работой. Знаю, ты его ненавидишь, но Гудмэн очень озабочен тем, что здесь происходит. Можешь не верить, однако он не испытывает никакого желания затолкать тебя в газовую камеру.

– Ненависти к нему во мне уже нет.

– С чего вдруг такая перемена?

– Понятия не имею. Стоя одной ногой в могиле, человек о многом задумывается.

Адам надеялся, что Кэйхолл разовьет тему, но клиент смолк. Внук рассеянно наблюдал за дедом, гоня от себя мысли о Джо Линкольне и драке на похоронах, о всех печальных подробностях, которые поведала тетка. Удавалось ему это с трудом. Он обещал Ли не касаться в разговоре с Сэмом событий далекого прошлого.

– Полагаю, про нашу неудачу ты уже знаешь. – Адам начал извлекать из кейса бумаги.

– Она не заставила себя ждать.

– И слава Богу. Я подал апелляцию в федеральный суд.

– С федеральным судом мне никогда не везло.

– В данный момент мы не можем выбирать ту или иную инстанцию.

– Что мы можем в данный момент?

– Существует несколько пунктов. Во вторник, после беседы с судьей, я лицом к лицу столкнулся с губернатором. Он хотел переброситься парой слов без свидетелей. Дал мне номера своих телефонов, сказал, что намерен обсудить ход дела. Видишь ли, у него сомнения по вопросу степени твоей вины.

В глазах Сэма загорелась ярость.

– Сомнения? Да я девять лет провел здесь исключительно из-за него. Он губы себе кусает, ему не терпится отправить меня в газовку.

– Не буду спорить, но…

– Ты дал слово, что не пойдешь к нему. Ты подписал соглашение.

– Остынь, Сэм. Губернатор поймал меня за дверью кабинета Слэттери.

– Странно, что он не собрал еще пресс-конференцию.

– Это благодаря мне. Я вынудил его хранить молчание.

– Выходит, ты – первый, кому такое оказалось по силам.

– Макаллистер не отвергает напрочь идею милосердия.

– Он сам тебе это сказал?

– Да.

– Но почему?

– Я не знаю почему, Сэм. Его мотивы меня не интересуют. Но в чем ты видишь вред? Какая опасность таится в попытке склонить губернатора к снисхождению? Пусть газеты печатают его портреты, пусть тиражируют его ослепительную улыбку телеэкраны. Если есть шанс заставить Макаллистера выслушать наши доводы, какая тебе разница, что он лично будет от этого иметь?

– Нет. Тысячу раз – нет. Я не позволю своему адвокату просить это ничтожество о снисхождении. Я хорошо изучил его, Адам. Он рассчитывает заманить тебя в свои сети. Его слова и поступки – только поза, только игра на публику. Он жаждет славы – за мой счет. Но казнят-то меня, а не его!

– В чем же все-таки вред, Сэм?

Кэйхолл с размаху опустил ладонь на крышку стола.

– Вред в том, что твои действия не принесут никакой пользы, Адам. Его не переубедишь.

Адам черкнул что-то в блокноте, давая деду время успокоиться. Откинувшись к спинке стула, Сэм достал из кармана новую сигарету, провел рукой по влажным еще волосам. Холл посмотрел на него в упор.

– Что ты собираешься делать, Сэм? Послать все к чертям? Сдаться? Ты мастерски разбираешься в законах, так скажи, что делать?

– Не мешай, я думаю.

– Пора бы.

– Апелляция – вещь грамотная, но надежды на нее немного. Других же средств остается и того меньше.

– Если не считать Бенджамина Кейеса.

– Ты прав. За исключением Кейеса. Он проделал отличную работу, был мне другом. Мне противна сама мысль бросить на него какую-то тень.

– Когда речь идет о смертной казни, такая практика считается стандартной, Сэм. У приговоренного всегда есть возможность обжаловать непрофессионализм защиты. Гудмэн предлагал тебе эту тактику, но ты отказался. А ее следовало опробовать годы назад.

– Он упрашивал меня дать согласие. Я и тогда сказал – нет. Наверное, мой отказ был ошибкой.