До двух часов ночи Адам сидел во внутреннем дворике, пил лишенный признаков кофеина кофе и наблюдал за ползущими по реке баржами. Лениво пришлепывая надоедливых комаров, он пытался отогнать от себя образы Куинса Линкольна и Сэма: негритенок припал к телу мертвого отца, дед с удовлетворением взирает на поверженного врага. Слышится громкий гогот приятелей, стенания Руби. Вот Сэм, возбужденно жестикулируя, объясняет шерифу, как Джо поднял ружье, как он, защищаясь, выстрелил в подлого ниггера. Шериф, конечно же, сразу все понял. Почему общество так ненавидит чернокожих?
Сон был беспокойным. Незадолго до рассвета Адам уселся на постели, беззвучно твердя себе: пусть Сэм ищет другого защитника, смерть станет для деда слишком мягким наказанием, пора возвращаться в Чикаго и опять менять имя. Но первые лучи солнца освежили утомленный мозг; около получаса Холл, лежа на спине, изучал потолок и вспоминал поездку в Клэнтон. Сегодня, в воскресенье, можно позволить себе роскошь поваляться в постели, неторопливо прочитать утреннюю газету. Офис подождет до полудня. У клиента впереди еще целых семнадцать дней.
Когда накануне они вернулись домой, Ли выпила третью банку пива и отправилась спать. Адам тревожно посматривал на тетку, опасаясь, не впадет ли она в очередной запой. Однако Ли оставалась спокойной, никаких пьяных выходок не последовало.
Бриться Адам не стал. Выйдя из душа, он прошел в кухню. Судя по гуще на дне кофейника, тетка уже встала. Адам позвал ее, но ответа не услышал. Он прошел в спальню, поднялся на второй этаж, выглянул из окна во дворик. Никого.
Чтобы сварить кофе и поджарить тосты, ему потребовалось десять минут. Поставив завтрак на поднос, Адам сунул под мышку воскресный номер газеты и вышел на террасу. К половине десятого утра небо затянули облака, в воздухе ощущалась даже какая-то свежесть. Неплохой день, если провести его предстоит в офисе, подумал он.
Ли, наверное, отправилась по магазинам. А может, в церковь. Отношения племянника и тетки не достигли еще той стадии, когда люди оставляют друг другу записки. Во всяком случае, вчера вечером она его ни о чем не предупреждала.
Прожевывая кусочек тоста с апельсиновым джемом, Адам внезапно ощутил, что аппетит пропал. С газетной полосы на него смотрел все тот же старый фотоснимок Сэма Кэйхолла. Помещенный ниже текст представлял собой подробнейшую хронологию нашумевшего дела. После фразы, заканчивавшейся датой 8 августа, стоял огромный вопросительный знак. Приведут ли приговор в исполнение? Очевидно, редактор открыл Тодду Марксу кредит неограниченного доверия: пространная статья не содержала абсолютно ничего нового. Некоторое беспокойство вызывали лишь ссылки на известного профессора, преподавателя юриспруденции, который слыл общепризнанным экспертом по вопросам смертной казни. Профессор обстоятельно аргументировал свою точку зрения и подводил читателя к единственно возможному выводу: кара неизбежна. Следя за делом Кэйхолла уже много лет, он считал, что других шансов у Сэма нет. Безусловно, в отдельных случаях происходят чудеса, осужденный обжалует непрофессионализм своих защитников, получает нового адвоката, чьим красноречием и обеспечивается благополучный исход дела. К сожалению, ситуация с Кэйхоллом совершенно иная: его интересы представляют все те же компетентные специалисты из респектабельной фирмы в Чикаго. Апелляции и ходатайства подготовлены безупречно, однако резерв свой они уже исчерпали. Вероятность того, что казнь все-таки свершится, составляет, по мнению ученого эксперта, пять к одному.
Легкая обеспокоенность исподволь усиливалась. Адам изучил десятки дел, где защитнику удавалось привлечь внимание присяжных к вновь открывшимся обстоятельствам. Среди коллег ходили удивительные истории о казавшихся безнадежными процессах, выиграть которые удавалось лишь благодаря свежему, непредвзятому взгляду другого адвоката. И все-таки профессор был прав. Сэму еще повезло. Пусть “Крейвиц энд Бэйн” вызывает у него отвращение, зато парни из Чикаго продержали его на плаву почти десять лет. Правда, сейчас в распоряжении защиты осталась лишь последняя отчаянная попытка удержать топор.
Швырнув газету на стол, Адам отправился в кухню за новой порцией кофе. Раздвижная стеклянная дверь отозвалась негромким пикающим звуком – в пятницу дом оборудовали новой системой сигнализации: прежняя по непонятной причине вышла из строя да загадочным образом пропала связка ключей. Следы взлома отсутствовали – охрана комплекса свое дело знала, а Уиллис не помнил, сколько комплектов ключей от каждого особняка хранилось в ящике его стола. Полиция решила, что дверь просто не задвинули до конца и уже имевшуюся щель расширил сквозняк. Ни тетка, ни Адам не обратили на безобидный инцидент никакого внимания.
Проходя мимо раковины, он нечаянно смахнул на пол стакан. Керамическую плитку усеяли острые осколки. Осторожно ступая босыми ногами, Адам добрался до кладовки, взял совок, щетку, тщательно подмел крошки стекла и раскрыл шкафчик под раковиной, где стояло мусорное ведро. Взгляд его упал на лежавший в пластиковом пакете предмет. Склонившись, Адам достал из ведра пустую бутылку “Абсолюта” емкостью в половину литра.
Пластиковый пакет заменялся на новый через день, иногда – ежедневно. Сейчас горка содержимого была совсем невысокой. Бутылка пролежала в ведре очень недолго. Адам распахнул холодильник. Из купленных вчера шести банок пива две Ли выпила по дороге, одну – здесь, перед тем как улечься в постель. Где еще три? В холодильнике их не оказалось, как не оказалось в кухне, ванной и гостиной. Чем дольше Адам искал, тем тверже становилось его намерение выяснить, куда пропали банки. Он методично обследовал кладовку, коридор, шкафы спален. Ощущение неловкости гасилось в нем чувством страха.
Банки, пустые, конечно, лежали под кроватью, надежно скрытые от глаз в коробке из-под туфель. Сидя на полу, Адам подбросил одну на руке. “Хайникен”. Из отверстия на ладонь упало несколько капель.
При весе около ста тридцати фунтов тетка, с ее хорошо сложенным, пропорциональным телом, вряд ли могла долго противостоять соблазну алкоголя. Легла она рано, в девять, затем пробралась на кухню, к водке. Лихорадочно соображая, Адам прислонился к стене. Банки Ли спрятала изобретательно, хотя и знала, что племянник все равно их отыщет. Однако чем объяснить ее беспечность с бутылкой из-под водки? Почему бутылка валялась в мусорном ведре?
Внезапно озарила мысль: он пытается понять действия человека трезвого, а не того, чей разум охотно поддался натиску спиртного. Адам прикрыл глаза. “Итак, мы съездили в округ Форд, побывали на кладбище, причем Ли, не желая быть узнанной, прятала лицо за стеклами темных очков. Вот уже две недели я пытаюсь с ее помощью раскрыть семейные секреты, и вчера кое-что прояснилось. Но мне-то нужна полная картина. Где таятся истоки семейной ненависти, тяги к насилию?”
Впервые за это время он подумал о том, что все может оказаться намного сложнее, чем какие-то препятствия на жизненном пути членов рода Кэйхоллов. А вдруг тайны прошлого слишком глубоко ранят тех, кто к ним прикасается?
Адам положил жестяную банку на место, аккуратно задвинул коробку под кровать. Вернулась в мусорное ведро и бутылка. Торопливо одевшись, он вышел из дома, на автомобильной стоянке полюбопытствовал у охранника, когда покинула особняк Ли. Тот раскрыл журнал: почти два часа назад, в восемь десять.
Провести воскресенье за рабочим столом представлялось сотрудникам чикагского отделения фирмы “Крейвиц энд Бэйн” обычным делом. В Мемфисе на такую практику смотрели косо. Поднявшись на третий этаж здания “Бринкли-Плаза”, Адам никого там не обнаружил. Он прошел в отведенный ему кабинет, плотно прикрыл дверь и с головой погрузился в пугающий мир habeas corpus[13].
Сохранять сосредоточенность удавалось с трудом. Мешала тревога за тетку, еще больше мешала ненависть к Сэму. Как заставить себя завтра посмотреть деду в глаза? С чисто человеческой точки зрения, немощный старик имел право на сострадание. Во время последней встречи они говорили об Эдди, и в конце разговора Сэм просил к теме семьи больше не возвращаться. Кэйхоллу хватало других мыслей. Действительно, к чему упрекать осужденного на смерть его былыми грехами?
Ни биография деда, ни вопросы генеалогии Адама не интересовали. Он не считал себя специалистом по социологии или психиатрии, его уже утомили почти безрезультатные исторические изыскания. В собственных глазах Адам был лишь юристом, не маститым адвокатом, но все-таки защитником, то есть тем, в ком очень нуждался сейчас его клиент.
