В почте из Америки, принятой Натальей Алексеевной, первым в порядке важности известий лежало письмо Деларова с сообщением об отправлении вверх и вниз по меридиану от Кадьяка двух галиотов на поиски новых земель и островов и о появлении в американских водах инодержавных кораблей — английских, бостонских, испанских.

«Приверженные нам народы не допустили те суда ни до торговли, ни до мены», — дочитал Шелихов сообщение до конца и довольно усмехнулся.

Он не стал откладывать ответа и сейчас же набросал черновик письма Деларову, в котором наряду с множеством хозяйственных распоряжений сдержанно сообщил о своей поездке в Петербург: «Ведомо вам да будет: я и Иван Ларионович Голиков от монархини получили великую милость и обнадежение всем людям компании ожидать милости монаршей».

Потом особо подчеркнул необходимость мер против вторжения на русские земли в Америке иностранцев:

«От иностранцев будьте осторожны: Англия, Пруссия, Швед, Голландия и Турция — российские неприятели, они могут переменить и флаги; а потому и должны вы всех иностранцев опасаться и быть во всяком случае осторожными, наставления храня».

В конце письма Григорий Иванович давал указание:

«Грамоте, пению и арихметике учить более мальчиков старайтесь, чтоб со временем были из них мореходы и добрые матросы; также мастерствам разным учить их надобно, особливо плотничеству. Книг учебных горных, морских и прочих множество к вам пришлю. Кто учится хорошо, тем гостинца пришлю на судне. Затем всем добрым молодцам объяви мое доброжелательство и поклоны…»

Но Шелихов, составляя черновик этого письма, и не подозревал, на каком тонком волоске висела его собственная судьба, если судить по негодующей записи в «Дневнике» Храповицкого, сделанной примерно в это же время:

«Читал донесение Биллингса и описание варварства Шелихова на американских островах, очевидцем коего был некто из его же, Шелихова, команды фельдшер Бритюков. Особо отмечено, как все старались за Шелихова, чтобы доставить ему монополию. Он всех закупил, и если будет таким же образом продолжать свои открытия, то привезут его скованным».

Покончив с почтой, Шелихов спустился вниз на семейную половину. Здесь с некоторых пор часто стал появляться присланный в Иркутск не то в ссылку, не то к папаше в гости сын совестного судьи молодой дворянин Николай Петрович Резанов.

Молодой человек держался в Иркутске скромно и замкнуто, ни с кем не знакомился, нигде не бывал и в доме Шелиховых появился случайно, перехватив лошадей, понесших на крутом спуске к Ангаре кибитку, в которой находились Наталья Алексеевна со старшей дочерью. Самоотверженный поступок молодого человека вызвал горячую благодарность Шелиховых, завязалось знакомство, и Резанов стал бывать в их доме. Гостеприимство Натальи Алексеевны, обаятельная внешность и свежая непосредственность ее дочери, равно как и слава имени купца-морехода, способствовали завязке романа.

Иркутские жители всеми обстоятельствами жизни были приучены не проявлять любопытства к прошлому появляющихся в городе столичных людей. Представленный главе дома по его возвращении из Петербурга, молодой Резанов, уловив в рассказах Григория Ивановича отрицательное отношение к порядкам и людям столицы, счел за лучшее не таиться. Удачно изображая действующих лиц, с их манерой столичного разговора, он поведал за ужином в тесном кругу семьи Шелихова о приведшем его в Иркутск «возмездии». Возмездие он получил за вольный образ мыслей, проявленный по возвращении в Петербург из «содома Парижского бунта», как уже называли в столичных сферах события, предшествовавшие французской «конституанте» 1789 года.

Неуместное восхищение молодого человека остроумием парижской черни, окрестившей супругу короля Людовика XVI Марию-Антуанетту уличным прозвищем «мадам Дефицит», навело высоких людей петербургского общества на мысль о нежелательности пребывания Резанова в столице.

— В столичной жизни, вьюноша, у вас дефицит объявился, — многозначительно просипел начальник якобы упраздненной Тайной розыскных дел канцелярии Степан Иванович Шешковский, разглядывая вызванного к себе молодого человека. — Прор-реха, по-русски сказать! — угрожающе гаркнул он, не замечая того испуга в лице Резанова, который обычно овладевал людьми, когда они попадали в эту канцелярию. — Отправитесь в Иркутск впредь до восполнения дефицита…

— Помилуйте, за что же…

— Если бы я не помиловал, — на Камчатку, а не в Иркутск сослал бы… А касаемо «за что» — вам лучше знать и будет время обдумать… Ступайте!..

— …В бумаге, направляющей меня под надзор папаши и губернатора иркутского, сказано и того проще, — улыбнулся Резанов и, сделав паузу для усиления эффекта, проскандировал: — «За растрату казначеем, в моем ведении состоявшим, эстольких рублей и копеек…» Но я не ропщу на судьбу, мой дефицит покрыт с избытком, — бросил он красноречивый взгляд в сторону Анюты Шелиховой, вставая, чтобы поблагодарить хозяев и откланяться.

Заметив краску смущения, залившую лицо Аннушки при этих незначительных и, казалось бы, не относящихся к ней словах Резанова, Шелихов пришел в дурное настроение, объяснить которое и сам не мог.

— К чему эти заведения, дворянские затеи, — фыркнул Григорий Иванович после ухода гостя на украсившие гостиную комнату клавикорды. Он ревниво приглядывался к жене. В домашней суматохе и в каком-то праздничном настроении глаза Натальи Алексеевны мерцали так же молодо и призывно, как и десять лет тому назад.

— Уж не прикажешь ли… матрозкой весь век провести? — задорно возразила она. — Мол, не полагается купеческой жене и на клавикордах играть? А я вот буду!.. Одним пальцем, а буду бренчать… «Заходи-ка, мой хороший, заходи ко мне, пригожий, вечер долгий коротать», — пропела она густым бархатным голосом. — С тобою до сих пор токмо что на тунгусском барабане стучать, выучилась… Ну, ну, не охмуривайся, — ласково остановила она готовящуюся вспышку мужа. — Неужто сам не видишь, дочка… Аннушка в невестах ходит. Ко мне, что ли, в дом Николай Петрович повадился?.. Эх ты, простофиля, слепая старинушка, и как это ты Кыхтак-остров еще не проглядел?..

Жена открыла глаза Григорию Ивановичу на готовящееся в доме событие. Падчерица Аннушка давно стала его любимицей. Постоянными расспросами об Америке и наивным девичьим восхищением перед чудесами неведомой земли она купила сердце отчима, к тому же Аннушка была живым портретом матери в молодости. Посматривая на падчерицу, он и любовался ею, и грустил о невозвратном прошлом, в котором столь много ему дала любовь с Натальей Алексеевной.

Известие о Николае Петровиче Григорий Иванович принял с предубеждением, но с выводами не спешил, надо присмотреться к молодому человеку. Все чаще снисходя до участия в веселом времяпрепровождении семейной половины дома, он вскоре убедился, что Наталья Алексеевна и на этот раз права в своей линии.

Николай Резанов прочно овладел сердцем любимицы Шелихова. Жених привил простодушной купеческой девушке любовь к чтению и, ласково, но упорно заговаривая с Аннушкой на французском языке, заставил ее взяться за его изучение. Это понравилось мореходу, он не имел купеческого предубеждения к светскости и образованию, наоборот — сожалел, что такими качествами не обладают ни он сам, ни жена, и охотно усваивал крупицы их, подхваченные у «благородного сословия».

С одним не мог примириться Шелихов — с легкомысленным, как казалось ему, и даже насмешливым отношением Николая Петровича к открытию, заполнившему жизнь морехода. По склонности Резанова к парадоксальным мнениям выходило, что мореход намеревается величие России и собственное благосостояние построить на неверной опоре — на котиковых и бобровых шкурах.

— Когда-нибудь, лет этак через сто, а может быть и больше, Григорий Иванович, поверьте слову русского дворянина, который кое-что видел и на собственном опыте испытал, — отшучивался Резанов от попыток Шелихова привлечь его к своему делу, — в России появятся люди, кои смогут понять, поддержать и даже, кто знает, осуществить ваши намерения. Господин Гийом Рейналь, — я имел честь встречаться с ним в Париже и Санкт-Петербурге, — подарил мне свои труды «Историю философическую и политическую обзаведений и коммерции европейцев в обеих Индиях…» Благодарю покорно, я не прельщаюсь принять