поклон. Караван, с честными отцами и прочим тебе нужным, выправила на Охотск под началом Мальцева, Максима Максимыча, и Олешки-цыганка. А Ираклия в дому оставила, как он совсем хворый и в последнюю дорогу собрался, про что письмишком через Сысойку хочу тебя упредить…»
В этом месте Шелихов едва разобрал слова, расплывшиеся от упавшей на них крупной капли, должно быть слезы из очей Натальи Алексеевны.
С трудом Григорий Иванович дочитал последние слова письма:
«Не тужи, друг бесценный, помни, что без воли божьей ни един волос с главы не падает. Жена и раба твоя верная Шелихова Наталья».
Сысойка пробрался в Охотск от Якутска на коне в одиночку. На все расспросы морехода он только глупо улыбался, бормотал непонятное и мотал головой не то утвердительно, не то отрицательно.
Подавленный предчувствием беды, занятый одной мыслью, как бы поскорей закончить дела — встретить караван, погрузить людей и кладь на суда и отправить их за океан, чтобы с ветром вперегонку ринуться в Иркутск, домой, Шелихов держался с необычной для него рассеянностью и просто даже невежливо принял владельца бостонской легкой шхуны, прибывшей на Охотский рейд следом за «Фениксом».
При этом разговоре Яков Егорович Шильдс был на редкость удачным и точным переводчиком, хотя часто фыркал и недовольно морщил свой крохотный, но гордо вздернутый нос в знак протеста против каверзных отзывов незнакомца об отечестве Шильдса — Англии.
— Питер Дойбл, арматор! — отрекомендовался на берегу, выскочив из шлюпки, небольшой, но крепко сбитый человек в морском смоленом плаще. Веселые и умные глаза ирландца впивались в собеседника.
— Все, что мне нужно знать о вас, мистер Шеликоф, я знаю. И мне верить, не проверив на деле, ни в чем не прошу. К вам я прибыл из Дублина, посетив в пути Бостон и обогнув мыс Горн — пятнадцать тысяч миль! Время — деньги. Выслушайте меня. Я предлагаю сделать вашу страну, симпатичную мне и, увы, неизвестную Рэшэн — Россию, хозяйкой Великого океана, а вас ее главным компрадором… Покупателем, посредником! — пояснил Дойбл, заметив, что Шелихов не понимает его. — Мой интерес в этом деле — быть вашим помощником и компанионом в некоторых предприятиях… Надеюсь, вам ясно, что я не филантроп и не квакер, заботящийся о спасении человеческих душ? И мне представляется, что для начала следовало бы открыть конторы и склады компании в Манилле на острове Лукон[55] и в порту Амой, против острова Тайван в Южном Китае. Я уверен, что Испания и Китай согласятся положить предел притязаниям Великобритании и беспокойному нраву английских моряков, если вы, мистер Шеликоф, будете в силах побудить свое правительство мирно договориться об этом с Китаем и Испанией.
— М-мм… — захмыкал в ответ Шелихов, — М-мо-гу, конечно, могу! — Вспомнил о своих первых попытках в этом направлении, сделанных в Петербурге, и поморщился: — Токмо пользы для себя в хлопотах таких не вижу…
— Позвольте не поверить вашим словам, — резко отклонил Дойбл попытку Шелихова замять разговор. — Сами рассудите: за один только чай, что идет из Кантона, Ост-Индская компания, захватив в чайном деле монополию, платит три миллиона фунтов стерлингов налога. Расход чая в Англии при восемнадцати миллионах населения превышает за год двадцать семь миллионов весовых фунтов… А в России с ее пятьюдесятью миллионами населения, если положить хотя бы три четверти фунта чая в год на мужчину, не принимая в рассуждение женщин, а они тоже весьма любят пить чай, — что? Какова стоимость этого чая? А доход на фрахтах? Он пока остается в руках иностранцев…
В ответ на выкладки Дойбла Шелихов только безнадежно махнул рукой: где уж, мол, нам чай пить да еще от чая доходы иметь! Заметив этот жест и по-своему расценив его, арматор Дойбл продолжал с особой настойчивостью:
— Сибирь и особенно Камчатка, почитаемая как Finis mundi, [56] они одни могут поставлять все, в чем нуждаются острова Великого, или, если вам больше нравится, Тихого океана. Камчатка через Сибирь станет снабдителем России и всей Европы продуктами райских островов. Климат Камчатки на десять — пятнадцать градусов умереннее петербургского. Авачинская губа на Камчатке в окружности не менее сорока верст, при ней три безопасные и удобные гавани, она — произведение одного из превосходнейших усилий природы и может вместить соединенные флоты всей Европы. Такой порт должен бы иметь величайшую важность в политическом отношении и владычествовать над морями Востока…
Шелихов усмехнулся.
— Да, да, и владычествовать! — вспыхнул Дойбл. — Но если ваша компания не будет действовать с большей отважностью и предприимчивостью и если колонии ее не будут деятельно защищаемы императорским военным флотом, то вас скоро подорвут и ограбят. Но и морские силы иметь мало. Нужно снабжать туземных жителей и колонистов дешевле и способнее… Выгоды России и Испании требуют — please attend to your affairs[57] — я говорю как ирландец, не допускать английских и бостонских заселений в ваших краях. Англичане и бостонцы беспрестанно скитаются по испанским бобровым промыслам да и по русским промысловым водам. Испанские колонисты в Манилле и Калифорнии желают установления твердых связей с Россией. В порту Манилла основать депо или место складки и торговли с Камчаткой, Японией и северо-западными берегами Америки. Россия, если утвердится там, может стать звеном в торговле с малайцами. Раньше эту торговлю вели в небольшой степени через Батавию голландцы, а ныне она уничтожилась…
Мореход не выдержал пытки, слушая в изложении ирландца собственные мысли, отвергнутые и схороненные в петербургских канцеляриях, и грубо прервал разговор:
— Скажи, Яков Егорыч, господину арматору, что, мол, благодарю за добрые советы, а кончать разговор, так как я сейчас занят, приглашаю его годика через два-три в Славороссийск, в Америку… Передай — беспременно договоримся!
Дойбл недоуменно и обиженно выслушал ответ морехода, развел руками и отплыл на свой корабль. В тот же день он ушел в море.
Через двадцать лет после смерти Шелихова, будучи уже старым человеком, настойчивый ирландец Питер Дойбл появился в Петербурге и подал тогдашнему председателю Российско-Американской компании графу Николаю Семеновичу Мордвинову подробнейшую докладную записку, полностью совпадавшую с заветными, неосуществившимися планами Шелихова.
Записку эту Мордвинов, сняв копию, направил Александру I. Записка была передана «благословенным» на заключение всесильного временщика Аракчеева, занятого в то время устройством военных поселений, и, с размашистой надписью Аракчеева: «Некогда пустяками заниматься», легла в секретный шкаф графской канцелярии. Содержимое этого шкафа после смерти «преданного без лести» было опечатано по распоряжению Николая I и навсегда исчезло из поля зрения простых смертных.
Через несколько дней после отплытия Питера Дойбла на увалах под Охотском показался долгожданный караван. Когда голова его входила в Охотск, хвост из груженых, телег и вьючных лошадей, в сопровождении вооруженных людей, терялся в извивах дорожной тропы над городом.
Степенный и благообразный Максим Максимович Мальцев слез перед хозяином со своего лохматого конька и, косясь на обступивших их людей, сбивчиво и неохотно стал отвечать на град посыпавшихся вопросов: почему-де он, а не Ираклий ведет караван, что приключилося с Ираклием, и только в конце догадался хозяин спросить, благополучно ли дошли люди, сохранна ли кладь.
— Люди все здравы-невредимы, и кладь представил в целости, Григорий Иваныч, а что в Иркутском приключилося — знать не знаю и ведать не ведаю. Наталья Алексеевна…
— Язык тебе отрезала Наталья Алексеевна? От подотчета хозяину освободила тебя Наталья Алексеевна? — схватил Шелихов Мальцева за плечо, но тут же вдруг отпустил его и чуть ли не бегом кинулся вперед разыскивать монахов — они уже прошли в голове каравана.
— Ктитору благопопечительному церкви американской наше благословение… — начал было архимандрит Иоасаф, встречая Шелихова, разыскавшего монахов в конторе компании. — Разъяснение, понимаю, получить желаете, почтенный Григорий Иваныч? Домашних ваших оставили в добром здравии… Покарал гнев божий токмо царского ослушника, необузданного черкесина. Не допустил господь к построению
