Земляки Джима, матросы с «Феникса», с восторгом хлопая в ладоши, дружно подхватили боевой припев:

Александр Андреевич, большой любитель и знаток песни, сам повинный в грехе «сочинительства», повсюду в скитаниях возивший с собой подаренный Шелиховым модный в те времена «Песенник» Михаилы Чулкова, с удовольствием, хотя и не понимал ни слова, слушал крепкий голос Ларкина, покачивая головой в такт песне. Поощренный общим вниманием Ларкин с еще большим воодушевлением начал второй куплет:

— Дружней, ребята! — крикнул Джим, и слушатели, подогретые очередной кружкой рома, подхватили припев:

— Ладная песня, и спели складно… Будто свою, русскую слушал! — задумчиво проговорил Баранов. — О чем песня, перетолмачь, Яша… Ишь ты, какая она! — продолжал он, вникнув в нескладный перевод Ларкина. — Будто на российский край пригнана… Спасибо за песню, друг!

Матросы «Феникса» хлопали Ларкина по плечу, жали руку, галдели и, стараясь перекричать друг друга, убеждали «плюнуть» на контракт, которым, как они думали, опутали их земляка русские.

— Ларкин! Джимми! Ты родился артистом, ты поешь во сто крат лучше О'Сюливана, а по нему все знатные люди, посещающие Дрюри-Лэн,[26] сходят с ума. И ты похоронил себя в этой богом проклятой стране, где научился у русских медведей жрать сырую рыбу… Марш на корабль! Капитан Мор никому не позволит насильно держать нашего земляка, и мы это докажем.

Сочувственная добродушная улыбка на лицах русских, с которой они слушали звуки песни Ларкина, не понимая ни слова по-английски, была понята матросами арматора Мора как дань восхищения бородатых дикарей английской доблести и цивилизации. С этим они встречались во всех концах вселенной и умели, как им казалось, показать, что заслуживают этого.

Матросы «Феникса» были убеждены, что колоши бежали, устрашенные их появлением, и достаточно им или их капитану заявить, что они берут Ларкина с собой, как русский губернатор согласится на это без всякого спора. Но Ларкин за два года хорошо узнал Баранова и имел не один случай убедиться, как он ревниво отстаивает честь и суверенность Московии на этом далеком и оторванном от нее клочке земли.

— Яша, чего, однако, заершились твои земляки? — с неудовольствием спросил Баранов, почувствовав что-то неладное в поведении моровских матросов.

— Хотят меня взять с собой, уговаривают… просят вашу милость отпустить меня домой… Если будет на то ваша милость, я тоже… — смущенно лепетал Ларкин, благословляя в душе барановское непонимание английского языка.

— А зачем пистолетами размахались?

— Салют в честь вашей милости…

— А ну-ка, Яша, — возвысил голос Баранов, заставляя русских добытчиков насторожиться, — скомандуй землякам: марш на берег, по одному, гуськом, сто шагов интервала… Батарейку, скажешь, я сам арматору доставлю! И еще скажи, что благодарим, мол, за помощь и честь хлеба-соли наших отведать…

Растерянный лепет и бледное лицо Ларкина, а главное — настороженная зоркость русских добытчиков, сразу после слов Баранова вставших на ноги с разобранными по рукам ружьями, убедили моровских матросов, что странный приказ правителя, хотя они и считали себя обиженными, надо исполнять беспрекословно. Своевольничать и дебоширить, как привыкли они к этому во всех портах мира, в этой дыре опасно, слишком опасно…

Русские стояли спокойно, но, оглядев их нахмуренные бородатые лица, матросы «Феникса», пожимая плечами и криво улыбаясь, один за другим вставали и шли к берегу гуськом, провожаемые удивленными взглядами собравшихся на пути алеутов.

На берегу Баранов передал через Ларкина матросам, что он первым плывет на «Феникс» с батарейкой, присланной арматором на помощь, и байдарами, груженными мясом для продовольствия в предстоящем им далеком пути.

— Друзья, умоляю, подчинитесь… с правителем нельзя спорить, умоляю! — уговаривал Ларкин заволновавшихся земляков. — Да и бесполезно… Вы видите! — кивнул он на множество вышедших провожать гостей добытчиков, которые и не подозревали разыгравшейся на их глазах трагикомедии.

— Ты, Ларкин, и Чандра со мной поедете! — сказал правитель, сходя к спущенному на воду боту. — Герасим Тихоныч, тебе за старшого быть! Этих, — показал он на моровских матросов, — беспрепятственно отпустишь, когда с «Феникса» флажком поманят… Понял?

Мор встретил поднявшегося на корабль Баранова с некоторой тревогой. Лицо ирландца было желтым, глаза запали.

— Бесконечно рад, господин губернатор, видеть вас целым и невредимым. Я провел ужасную ночь! Приступ странной болезни, захваченной в тропиках, — китайские врачи говорят, что ее разносят комары и мухи, — свалил меня с ног… Я не в состоянии был лично прийти вам на помощь, эту честь вынужден был уступить моему помощнику и Чандре… Ты здесь, Чандра, а где же остальные люди? Неужели…

Чандра успокоительно закивал головой. Мор в недоумении перевел взгляд на Баранова, затем на беспокойно переминавшегося Ларкина.

— Протрезвиться оставил, — добродушно, как будто ничего не случилось, отозвался правитель. — Все целы-целехоньки! Флажком помахайте… А пока мясо принимать будут, попрошу напоить меня кофеем, господин арматор, за кофеем и о расчете договоримся… Яша, — обратился Баранов к Ларкину, — ты не раздумал на родину возвращаться?

— Если ваша милость… — растерянно начал Ларкин.

— Звал Александром Андреевичем, а к своим попал — «вашу милость» вспомнил. Не раздумал покинуть нашу жизнь, говори?

— Отпустите, Александр Андреич! — после минутного колебания ответил Ларкин.