деньги отдашь?
- Не справились… обожди, Карп Иваныч, - проговорил Тимофей, раскисляясь.
- Как же не справились? Ведь ты клялся, божился, говорил, на святой отдашь…
- Не справились, Карп Иваныч! - мог только произнести Лапша.
- Так что ж это ты, бесстыжая твоя голова, долго ль станешь так-то водить? - промолвил старик. - Так разве делают, а?.. Была надобность - пришел, говорил, через неделю отдам, а теперь каждый раз только и слышишь: не справился!.. Вот, братец ты мой, Пантелей, вот суди ты: люди-то какие! - подхватил он, обращаясь к подошедшему кузнецу, - два года назад денег забрал, а теперь отнекивается…
- Я рази отнекиваюсь? - сказал Тимофей, забывший, повидимому, совершенно о своем мальчике, который внимательно между тем прислушивался к каждому слову и переносил любопытные, живые глаза от Карпа к отцу, от отца к кузнецу.
- Все одно, не отдашь, на то же выходит!
- Они и все так-то! - перебил кузнец, сурово нахмуривая брови. - Как брат его мошенничал, так и этот, все единственно… такой уж род ихний! К тому же, видно, и щенка своего приучает…
- Ан нет, не щенок! - возразил мальчик, наклоняя набок голову.
Лапша хотел что-то сказать, но Пантелей не дал ему произнести слова:
- Что с ним разговаривать, дядя Карп! - сказал он, презрительно кивая головою. - Вот теперича я с барского двора; сказывали, господа едут; обожди, пока приедут, сходи-ка, пожалуйста… один конец, а то что с ним разговаривать…
Весть о приезде господ несколько отвлекла старика от Тимофея, и он спросил:
- Верно ли едут?
- Точно; сейчас Алексей с почты вернулся: письмо, сказывают, прислали… А то разговаривать еще стал! - подхватил кузнец, взглядывая с ненавистливым презрением на Лапшу. - Стоит ли он, чтоб с ним еще разговаривать? Расскажи обо всем господам: они сократят их. Да у него, Карп Иваныч, ты не верь ему, у него и деньги есть! - продолжал Пантелей, - он нищенкой только прикидывается, глаза отводит… Они заодно ведь с братом воровали… и теперь промеж себя знаются…
- Пантелей! Богу ты отвечать станешь! - воскликнул Лапша. - Али я тебе какое зло сделал? али супротивное слово сказал? Брат лошадей увел у тебя - точно, опять я этому не причинен…
- Толкуй, рассказывай сивой кобыле, она разве поверит? - с грубым смехом возразил кузнец. - Вишь каким смирнячком прикидывается - поди ты!.. Знамо, вы заодно с братом действуете, - злобно подхватил он.- Вечор еще поклон послал - так как же, коли не заодно?.. Постойте, дайте приехать господам: обо всем им скажут, обо всех делах ваших; все на виду окажется, вас разберут тогда, кто к чему принадлежит. Може статься, и того еще потащут, кто поклон-то возил; далеко не уедет… из вашей же, может, шайки, такой же мошенник этот старик-от!..
- Ан нет, не мошенник! не мошенник! - подхватил мальчик, выставляя вперед кудрявую свою голову.
- Ты что, щенок?
- Ан нет, не щенок! Сами ребята твои щенки… а дядя Василий не мошенник!
- сказал мальчик.
- Молчи! пришибу!
- Не смеешь! - сказал мальчик с таким смелым видом, какого отец во всю жизнь не посмел выказать.
Пантелей сделал шаг вперед; мальчик прижался плечом к отцу, но принял оборонительную позу; личико его разгорелось, брови выгнулись, глаза сверкнули; в эту минуту мягкие черты лица его, делавшие его несколько похожим на Тимофея, как бы исчезли и сменились одушевленными, энергическими чертами матери. Пантелея, конечно, не остановили бы ни смелость мальчика, ни робкое заступничество Лапши, если б не удержал его заблаговременно Карп Иваныч. Во все время предыдущего разговора Карп гладил свою лысину и о чем-то раздумывал.
- Полно, Пантелей, не замай! - сказал он, приближаясь к Лапше, - так как же, Тимофей? а? надо решить чем-нибудь… Есть деньги - отдай лучше до греха; право, отдай. Нет - я господам стану жаловаться. Коли до завтра не принесешь шесть с гривной - сколько взял, ей-богу, не сойти с этого места, к господам пойду. Это последнее мое слово; стало, и делу всему конец! - заключил Карп, поворачиваясь к
Пантелею, глядевшему торжествующими глазами на сокрушенного Лапшу.
Тимофей, которого давно уже тащил мальчик, медленно повернулся к ним спиною и, тяжко покашливая, поплелся к избе своей. Но едва сделал он несколько шагов, как снова услышал свое имя:
- Лапша!
Голос выходил на этот раз из-под ворот, расположенных на одной линии с воротами Тимофея.
- Лапша! - повторил голос, и вслед за тем из-под ворот выставилась долговязая фигура желтоватого Морея, принимавшего вчера участие в беседе с торгашом.
- Что ж, ты мне крупу-то когда отдашь? - начал Морей довольно снисходительно, и вдруг, совершенно нежданно, как будто с этою мыслью о крупе ему попали в грудь раскаленные уголья, он замахал длинными руками, затопал ногами и разразился крупной бранью.
Тимофей стоял понуря голову и слушал; жалкое, болезненное лицо его сохраняло выражение, как будто к нему в ухо нечаянно залетел комар и он внимательно прислушивался к его жужжанью.
- Да, взял, так отдавай! А то что ж хорошего: взял - не отдаешь! Ничего хорошего нет. Мы сами крупой-то скучаем, самим надобно, - подхватил Морей, переходя так же неожиданно на снисходительный тон.
- Пойдем, батя, пойдем! - сказал мальчик, цепляясь за рукав отца и притягивая его к дому.
