- Я за него не пойду, тетенька, хоть убейте, не пойду! - рыдая, перебила
Наташа.
Слова племянницы окончательно ошеломили старуху; она несколько раз раскрывала рот, как бы задыхаясь, и не могла произнести слова.
- Как! замуж не пойдешь?.. Ах вы, отцы мои! Да она и то никак рехнулась!
Сама с ним амурилась, меня даже в страх вводила, а теперь 'не пойду!' Нет, мать моя, пойдешь! пойдешь! Не век мне с тобой возиться… Какого тебе еще надо, а? Да сама-то ты что? Только в платье-то ходишь, а мать-то была однодворчиха… Ах ты, неразумная ты этакая!.. Ах ты…
Анисья Петровна уставила кулаки в бока и остановилась.
- О чем же ты ревешь, глупая? Ревешь о чем? - спросила она, как бы внезапно смягчаясь.
Наташа слова не могла выговорить: рыдания заглушали ее голос.
- Да, может, он что-нибудь сделал? - пристала Анисья Петровна. - Ты говори мне, все сказывай!
- Он, тетенька… он самый дурной человек… я ни за что не пойду, лучше в монастырь запрусь… - проговорила, всхлипывая, Наташа.
- Да что ж он сделал-то такое, а? Что он сделал? Я и ему потачки не дам!
Ездил, ездил в дом, закружил девке голову, а теперь бы так взял да уехал? Нет, это он врет! Уж не думает ли он на попятный? - произнесла старуха, как бы рассуждая сама с собою. - Ах вы, отцы мои! Да попробуй он только! Ах он, мошенник! - подхватила она, закипая снова, но уж теперь перенося негодование свое на Карякина. - Ах он, поганец! Нет, мы еще поглядим, как он ездить-то не станет!.. Он сам намекал, жениться, вишь, хочет!.. Отцу даже, говорит, написал об этом! Что ж он думает, суда на него нету? Ах он, разбойник! Ах он, поганец!.. Да я сейчас сама к нему поеду, сейчас… Ах ты, мать моя!..
Наташа бросилась умолять тетку, чтоб она ничего не делала, просила дать ей несколько успокоиться и обещала ей обо всем рассказать. Тетка мало-помалу простыла, взяла племянницу и повела в дом.
В то время как сад Анисьи Петровны, этот скромный угол, где в продолжение тридцати лет тишина нарушалась только пением соловьев, криками иволги и писком ссорившихся воробьев, делался свидетелем таинственных переговоров, слез и волнений, в риге Андрея, другом, не менее мирном углу Панфиловки, раздавались крики, проклятия, лились горькие слезы и произносились речи, которые вчуже тяжко было слушать. Все это, как гроза, пронеслось над владениями Андрея. Когда после бегства из сада Иван подошел к риге с целью выждать Машу и предупредить ее о беседе своей с барышней, там следа уже не оставалось от всего случившегося. Ворота риги были настежь растворены; Иван увидел Андрея и Прасковью, которые раскладывали на ток снопы овса и собирались молотить; Иван удивился, что Маши не было с ними. Он вошел и поздоровался.
- Откуда ты, Иванушка? - спросили в один голос муж и жена.
- Так… на луг ходил, - возразил Иван, переминаясь.
- В какую сторону?
Иван неопределенно указал рукою, но в тот край, однакож, где находилась мазанка.
- Не встречал Катерины?
- Нет; а что?..
- Маленько только не застал ее, - сказал Андрей. - Оно, может, и лучше, что не застал ее, - примолвил он. - Катерина сюда приходила…
- Зачем?..
- То здесь было… не знаешь уж, как и сказать! - произнес Андрей, переглядываясь с женою.
- Да что ж такое, дядя Андрей? Скажи… Ты знаешь, я им не чужой… как сродственник им - все одинаково; скажи, пожалуйста, - проговорил столяр, которым овладело вдруг сильное беспокойство.
- Знаю, знаю; да дело-то такое… не знаем, право, как в толк взять, - начал
Андрей. - Прибежала к нам Катерина, схватила дочь, давай ее бить, колотить… 'до смерти убью!' кричит.
- Погоди, Андрей, - перебила Прасковья, подходя к Ивану, который улыбался, но тем не менее чувствовал, что ноги его подламываются, а сердце вздрагивало от невыносимого волнения. - Стою я, батюшка, дома, у печки, ничего такого не чаю… вдруг входит ко мне Катерина… смотрю: растерянная такая… лица нет… 'Где дочь?' говорит… А сама так инда дрожит вся… 'Что ты, мол, говорю,
Христос с тобою!', а она все одно: 'Где дочь? говорит, дочь где?' - 'В риге, говорю, снопы убирает'. Она туда как кинется… Что, думаю, такое?.. Пошла за нею; слышу, крик такой, гляжу, так дочь-то и таскает по риге… Я давай скорей мужа звать…
Прибежали, унимаем - ничего не слушает! Таскает ее, бьет… 'Совсем убью!' говорит… Никак даже не отымешь дочь-то… даже страх взял.
- Что такое, думаем: баба смирная, добрая такая, к детям горячая… что с ней?..
- перебил Андрей. - Пуще всего речам ее подивились: гонит ее, слышь, дочь-то, гонит к Карякину! Сама бьет, проклинает, а к Карякину гонит!.. Мы и так и сяк к ней приступаем - нет, ничего не сделаешь! Она все свое: 'ступай к Карякину! кричит, не то убью до смерти!'
- Что ж такое?.. Что ж такое?.. - проговорил столяр, кидая вокруг растерянные взгляды.
- Что ты будешь делать? Не уймешь никак! - продолжала Прасковья. -
Добре уж оченно девку-то жаль… так, сердечная, по земи-то и катается!.. А мать, как бешеная, так и рвет ее… так и рвет: кричит свое: 'Пошла к Карякину! Ходила к нему, кричит; была его полюбовницей, опозорила мать и семью свою - ступай к нему теперича!' Видим, ополоумела баба совсем; насказал кто- нибудь!.. Слава богу, девка живет у нас шесть недель: было время узнать ее… Ничего такого за ней худого не примечали; скромница девка, одно слово сказать, что скромница… Да и ходить-то ей когда к Карякину? Весь день на глазах у нас; пошлешь куда, сами дивимся, как скоро она все это сделает… Мы опять приступили к Катерине; давай ее усовещивать да уговаривать… насилу в толк взяла.
- То-то вот и есть, - произнес Андрей, пожимая губами и покачивая головой,
- не надо было пускать к себе этого мошенника Егора. Я и прежде говорил о нем
Катерине; он ко мне николи не ходит… От него уж не жди хорошего!.. Не знаю только, с чего он все это
