Он положил стреляющую палку на пень, прицелился и спустил курок.

Бум!…

Олень высоко вскинул свою гордую голову и опустился на колени; потом упал, скатился в воду, покрывая ее кровавой пеной, и, наконец, перестал двигаться.

– Сиена! Сиена!

Ликующий крик молодого вождя пронесся над молчаливой водой, пронзая безмолвный лес и повторяемый эхом в горах. Это был победный клич Сиены.

Когда Сиена стоял, склонившись над мертвым оленем, сомнения уже не терзали его: он действительно был избранником богов. Благоговейно он поднял в воздух стреляющую палку, обратив ее к северу, откуда были белые, научившие его стрелять; потом – к югу, где жили враги его племени, и темные глаза загорелись гордостью и гневом.

Восемь раз звук выстрела нарушал тишину, и восемь мертвых оленей лежали в сырой траве. В сумерки Сиена возвратился домой и передал восемь оленьих языков пораженным женщинам.

– Сиена не мальчик больше,– сказал он.– Сиена стал охотником. Пусть женщины идут и принесут мясо.

Потом, равнодушный к пиру, крикам, радости и танцам своего племени, ночью он ушел к «Каменноликому», где он мечтал, напряженно прислушиваясь к голосу ветра.

Прежде чем лед сковал пруды, Сиена убил сотню американских и северных оленей. Мясо и жир, масло и одежды вдохнули новую жизнь в изголодавшееся племя.

Всю длинную зиму ярко горели огни; женщины пели о Сиене, заклиная ветер и лунное сияние подарить ему невесту.

Пришла весна; лето сменилось пурпурной осенью, и слава о Сиене и о чудесной стреляющей палке распространилась по всей стране.

Еще год прошел, потом другой, и Сиена стал великим вождем возродившегося племени кроу. Он возмужал и вырос, и на его лице была печать красоты. У него был острый ястребиный взгляд, как у его предков-вождей.

Часы размышлений в тени старого утеса «Каменноликого» прибавили мудрость ко всем его достоинствам. И теперь боготворящее его племя ожидало только появления невесты-чужестранки, чтобы пророчество о его судьбе исполнилось до конца.

И другая осень наступила – с ветром, свистящим в зеленых тамарисках и заставляющим стонать сосны. Сиена медленно шел по желтой, окаймленной папоротником тропинке. Он вдыхал сухой запах опавших листьев; в пронизывающем ветре он угадывал близость снегопада. Цветы увяли, а в его хижине еще не было темноглазой возлюбленной. Сиена был печален, но заставлял свое сердце терпеливо ждать. Она мелькала в тенях, окружающих его, прекрасным видением с темными глазами, сверкающими среди развеваемых ветром прядей волос, всегда возле него.

И в шепоте волн, в шелесте трав слышался ему голос избранницы.

Он отвечал ей:

– Сиена ждет.

Он старался угадать, какого племени дочерью она будет. Он надеялся, что это не будет враждебное племя чиппивеев или дальнее племя Черной Ноги; и, конечно, она не будет из ненавистного племени кри, истребившего когда-то многочисленных, могучих кроу, а теперь со злобой следящего за их возрождением.

Его воины передавали ему толки, услышанные от индейцев-скитальцев, намекающие на заговоры против возвысившегося Сиены.

Но на все это он не обращал внимания. Разве он не был Сиеной, и разве он не обладал чудесным оружием?

Он любил это время года, когда лес и скрытые туманом рощи тамариска с особенной настойчивостью призывали его. Деревья разговаривали с ним, тополя склоняли свои ветви, когда он проходил, и только для него шумели сосны. Умирающие лозы обвивались вокруг его ног, цеплялись за него, и коричневый папоротник, печально свернувшись, легким колебанием, словно прощаясь, приветствовал его.

Птицы жалобно щебетали. Северный ветер стонал в серых ущельях и проносился по равнинам, покрытым белым мхом, склоняя к земле все, что встречалось на его пути. Покрытые лишаем утесы и деревья с изодранной корою стволов и все живые существа в лесу – пресмыкающиеся и пернатые,– казалось, слушали шаги Сиены по шелестящим листьям, и тысячи голосов гудели в осенней тишине.

Он проходил сквозь мрачный лес к месту охоты. Рогом из березовой коры он издавал призывный клич северного оленя.

Из всех индейцев-охотников только он добился в этом совершенства. Спрятавшись в чаще, он ждал, призывая и слушая. Наконец, сердитый ответный рев раздался из глубины ущелья, и Сиена увидел оленя- самца, который, приближаясь, ломал мелкие деревца на своем пути и яростно фыркал в ожидании поединка.

Когда он, свирепый и ощетинившийся, выпрыгнул на просеку, Сиена убил его. Потом, положив на пень чудесное оружие, он достал нож и приблизился к животному.

Треск сухих веток испугал Сиену, и он бросился в сторону, ища защиты, но слишком поздно, чтобы спастись. Толпа индейцев набросилась на него и повалила на землю. Сначала Сиена сопротивлялся, но его скоро осилили и связали. Подняв глаза, он узнал напавших на него, хотя никогда прежде не видел их; это были постоянные враги его племени – воинственные кри.

Грозный вождь, с бронзовым лицом и злыми глазами, взглянул на пленника.

– Теперь Сиена – раб Баромы.

Сиену и его племя отвели далеко на юг, в страну кри. Молодого вождя привязали к столбу посреди селения, и сотни ненавистных кри плевали на него, били его и издевались над ним всеми способами, какие только могли изобрести. Сиена смотрел на север, и его лицо не выражало переносимых им страданий.

Наконец старые советники Баромы остановили неистовых кри, говоря:

– Это – человек.

Сиена и его народ стали рабами кри.

В хижине Баромы, повешенная на рога канадского оленя вместе с мешочками пороха и пуль, сияла чудесная стреляющая палка – предмет общего напряженного любопытства и страха.

Никто не знал секрета этого вспыхивающего молнией и громом гремящего оружия; никто не осмеливался дотронуться до него.

Сердце Сиены было разбито, но это не была печаль о потерянной свободе или крушении его мечтаний,– он страдал за свой народ. Его слава стала их гибелью. Рабы убийц своих предков! Его мысли были мрачны, его сердце обливалось кровью.

Оттого, что он был силен, он должен был работать как собака, таская дрова и другие тяжести. Оттого, что вокруг него были отблески славы, его сажали с женщинами чистить рыбу и мыть посуду. Редко ему удавалось перекинуться словом с матерью или с кем-нибудь из своих людей. Его сейчас же оттаскивали от них.

Однажды, когда он лежал на земле близкий к обмороку, девушка подала ему воды. Сиена поднял глаза, и внезапно все вокруг него залилось, светом, словно солнце выглянуло из-за туч.

– Кто добр к Сиене? – спросил он, испив воды.

– Дочь Баромы,– ответила девушка.

– Как ее имя?

Девушка быстро наклонила голову, и пряди волос упали на ее темные глаза.

– Эмита.

Сиена одинокий бродил по тропинкам и слушал голоса ветра, звучавшие только для него. И ветер доносил до него музыку речи Эмиты.

– Пусть дочь грозного врага не боится сказать, что значит ее имя.

– Эмита – это поцелуй ветра и цветов в лунном сиянии,– прошептала она застенчиво и исчезла.

Любовь пришла к последнему из вождей кроу. Смерть уже не царила в мыслях Сиены.

Красота его строгого лица, власть пронизывающего взгляда и сила прекрасного тела были теперь так велики, что индейцы-кри робели перед ним и удивлялись ему.