Как он мог? Как он смел? Оливия занесла руку, собираясь наотмашь ударить Саймона. Ей хотелось причинить ему боль. Такую же, какую он причинил ей. Но удар не достиг цели. Саймон вскочил на ноги, нагнулся и перехватил ее запястье.

Оливия открыла рот, собираясь крикнуть, чтобы он отпустил ее… однако за мгновение до того, как Саймон отвернулся, она увидела на лице мужа выражение, которое заставило ее умолкнуть.

Скала треснула пополам, обнажив рубцы и грани, которые прежде были невидимы. О да, там была сила. Сила, которую он использовал, чтобы держать свои чувства при себе. Но за силой скрывались боль, сомнения… и глубокий цинизм, который заставил его жениться на женщине, которую он не любил.

— Саймон, — требовательно и в то же время умоляюще сказала она, встретив его туманный взгляд, — скажи мне правду. Есть ли у нашего брака хоть один шанс на будущее?

Видя, что Оливия немного успокоилась, Саймон отпустил ее. Но вместо того чтобы снова опуститься на кровать, он подошел к двери и прислонился к ней. Прошла минута, прежде чем он ответил, как всегда уклончиво:

— Нам предстоит стать родителями, Оливия.

— Это так плохо? — спросила она. Ее радость и надежда тут же сменились зловещим предчувствием. Оливия протянула руку, желая, чтобы он вернулся и сел рядом.

Саймон посмотрел на эту руку так, словно в ней был зажат кинжал.

— Нет, — стальным тоном сказал он, вновь овладев собой. — Неплохо. Я хочу этого ребенка. Верю, что ты будешь хорошей матерью. Но я слишком стар для этих игр, Оливия. Слишком стар, чтобы верить в юношеские иллюзии. Не знаю, чего ты ждешь от меня, но сам я жду, что ты сыграешь свою роль как положено. Я не потерплю обмана или…

— Саймон… — Ах, если бы не так болела лодыжка! Она встала бы и стерла эту властную и высокомерную складку с его губ. — Я никогда не обманывала тебя и никогда не обману, но если ты думаешь… — Она поднесла руку ко рту. В его голубых глазах вспыхнул огонь, чуть не опаливший ей кожу. — Саймон… Неужели ты думаешь…

— Что я думаю? — холодно и насмешливо спросил он. — Что ты имеешь виды на моего нищего кузена Джералда? Плохой выбор, моя дорогая. — Он очень решительно расстегнул манжет своей белой рубашки и начал закатывать рукав.

— Саймон! Как ты… — Она заставила себя проглотить конец этой злобной реплики. В конце концов, гнев ничего ей не даст. Оливия сдержалась и ровно спросила: — Ты ведь сам не веришь этому, правда?

— Не верю, — признался он. — Эта мысль пришла мне в голову, когда я увидел тебя в его объятиях. Но потом я подумал, что это на тебя не похоже. Точнее говоря, решил, что у тебя больше вкуса.

Как он мог? Как он мог стоять там, далекий, сексапильный, саркастичный, и предполагать возможность того, что?..

— Саймон, — сквозь зубы процедила она, — ты можешь не обращать на это внимания, но я твоя жена.

— Да, согласился Саймон. — Именно это я и сказал Джералду. До того, как указал ему на дверь.

Кажется, в его голосе прозвучала нотка юмора? Оливия смутилась, нахмурилась и снова засомневалась в себе. А еще больше в Саймоне.

— Ничего не понимаю, — наконец сказала она.

— Серьезно? — Теперь в глазах Саймона стояли душераздирающая пустота и такая тоска, от которой Оливии захотелось заплакать. Заплакать и обнять его.

— Саймон… Если Джералд тут ни при чем, тогда что же? Мне жаль, отчаянно жаль, что я прочитала твое письмо. Особенно после… после… — Она не могла продолжать.

Фразу закончил за нее Саймон:

— После того, как ты решила, что я смесь Любопытного Тома[18] с Макиавелли, потому что прочитал твой дневник еще до того, как узнал тебя.

Оливия поморщилась.

— Да. Более или менее, — подтвердила она.

— Угу. — Он расстегнул другой рукав. — Скажи, ты призналась бы мне, что прочитала это письмо, если бы я не застал тебя на месте преступления?

Оливия опустила глаза и принялась теребить складку ночной рубашки.

— Не знаю. Я понимала, что ты не собирался мне его показывать. Но да… рано или поздно я должна была бы спросить… — Она запнулась. Необходимо было что-то сказать. То, что было неизбежно. — Саймон, я была не права. Прости. Я должна была верить тебе. Верить, что ты не станешь пользоваться своим знанием моего дневника во вред мне.

Он сделал отрицающий жест и сказал:

— А вот я засомневался в том, что верю тебе, когда увидел, как ты читаешь мои личные бумаги.

Его тон был таким резким и неприязненным, что Оливия невольно откинулась на подушки. Лодыжка невыносимо ныла, и она кусала губы, чтобы не кричать от боли. Боли и обиды на Саймона, который оставался таким же чужим ей, как всегда.

— Как ты мог верить мне? — сдавленным голосом спросила она. — Я ведь уже доказала, что не верю тебе.

— Да. В этом все дело, — кивнул он. — В доверии. А поскольку ни один из нас не может доверять другому, какое будущее может ждать нашего ребенка?

Оливия проглотила комок в горле и задумалась над ответом. Но прежде чем она смогла найти слова, прежде чем поняла, что хочет сказать, в окно снова ударил дождь и комната озарилась слепящим оранжевым светом.

Она ахнула, когда молния, ярко осветив каждый угол, превратила желтые стены в золотые, а бронзовую голову Саймона — в огненный барельеф на белой двери.

За вспышкой молнии последовал оглушительный удар грома.

Но за мгновение до того, как раскат стих, Оливию осенило и она нашла слова, которые могли спасти их брак.

— Саймон, — тихо сказала она. — Я люблю тебя. И хотя мне понадобилось слишком много времени, чтобы понять это, я клянусь, что буду верить тебе всю свою жизнь.

Поверит ли он? А даже если поверит, неужели от этого что-то изменится? Его глаза были полны такого мрачного и глубокого скепсиса, что Оливия испугалась. Неужели ее признание прозвучало слишком поздно?

— Я люблю тебя, Саймон, — повторила она. — И думаю, что любила всегда. Но я не знала, не могла поверить… Понимаешь, после Дэна я не думала, что когда-нибудь… — Она остановилась, не в силах продолжать.

Как она могла объяснить стоявшему у двери мужчине с каменным лицом, что уверенность в невозможности полюбить помешала ей узнать любовь даже тогда, когда та пришла — нет, ворвалась, ударила ее по лицу и сбила с ног? И та же уверенность помешала ей понять, что рука об руку с любовью приходит доверие.

Лежа на подушках и пытаясь найти нужные слова, Оливия увидела, что Саймон провел ладонью по глазам. Когда он опустил руку, его лицо больше не было каменным. Наоборот, дышало необузданным, диким восторгом.

— Оливия, — сказал он, — поверь, мне следовало бы убить тебя за тот ад, который я пережил. Это еще одна игра или ты серьезно?

— Да, — промолвила она. — Да, конечно, серьезно. Это никогда не было игрой.

И тут его губы раздвинула широчайшая, белейшая, самая чудесная улыбка, которую она когда-либо видела.

— В таком случае, радость моя, — сказал он, — если бы не растянутая лодыжка, ты бы не сидела здесь тихая и притворно-невинная, как котенок. Нет, ты бы сейчас лежала навзничь и расплачивалась со мной за все те ночи, которые я провел без сна, сгорая от желания. Желания, которое чуть не разодрало мне внутренности…

Не веря своим ушам, Оливия судорожно засмеялась и протянула к нему руки.