Как же оба выросли! До чего же быстро они растут в мое отсутствие. Генрих мне уже по плечо, наверно, будет высоким, крепко сложенным, как папаша. Екатерина, еще год-другой — и девица, высокая, как брат, привлекательная. Болейновские карие глаза и лукавая улыбка. Отстранила дочку от себя. Поставила рядом — получше рассмотреть. Фигурка уже принимает женственные очертания, в глазах — ожидание взрослой жизни, надежда, доверие.
— Екатерина, становишься новой болейновской красавицей, — говорю я, и девочка, густо покраснев, снова прячется у меня в объятьях.
Уильям спешивается, обнимает Генриха, замирает почтительно перед Екатериной.
— Похоже, тебе уже пора целовать ручки.
Она смеется, крепко его обнимает:
— Я так рада, что вы поженились. Как прикажешь тебя теперь величать — отец?
— Да. — Голос твердый, словно дело давно решенное. — Зови отцом, а иногда можешь сэром.
Она только хихикает:
— А где девочка?
Я подошла к кормилице, ехавшей на муле, взяла у нее из рук младенца:
— Вот она. Твоя сестричка.
Екатерина берет ее на руки и тут же принимается ворковать над малышкой. Генрих склоняется над ними, откидывает покрывальце, смотрит на крохотное личико:
— Какая маленькая!
— Она быстро вырастет. Родилась и того меньше.
— А она часто плачет?
— Не слишком, — улыбаюсь я. — Не то что ты. Ты был настоящим плаксой.
— Правда? — До чего же хороша открытая мальчишеская улыбка.
— Чистая правда.
— Он и сейчас плакса! — Чего еще ждать от старшей сестры?
— Вовсе нет, — возражает мальчик. — Матушка и… отец, что же вы стоите? Обед уже почти готов. Мы не знали точно, когда вы приедете.
Уильям обнимает паренька за плечи, идет к дому.
— Давай расскажи про учебу. Говорят, тебя учат монахи-цистерцианцы? Занимаешься греческим или только латынью?
— Можно я ее понесу? — спрашивает Екатерина.
— Хоть весь день с ней играй, — разрешаю я. — Няне нужно чуть-чуть отдохнуть.
— А она скоро проснется? — Екатерина глаз не сводит с малютки.
— Скоро. Тогда увидишь ее глазки. Красивые, темно-синие. Может, она даже соизволит тебе улыбнуться.
Осень 1535
Осенью я получила от Анны только одно письмо:
Дорогая сестрица! Мы охотимся, особенно в почете соколиная охота, и добыча неплохая. Король много времени проводит в седле и даже купил по дешевке нового жеребца. Получили немало удовольствия, остановившись у Сеймуров в Вулфхолле. Джейн разыгрывала гостеприимную хозяйку, вежливая, сил нет, так бы и убила. Прогуливалась с королем по саду, показывала лекарственные растения — бедных лечить, хвасталась вышивками и ручными голубями. У них даже рыба в пруду приплывает кормиться из рук. Джейн день-деньской сидит на кухне, следит, как отцу готовят обед, думает — все, что женщине надо, так это быть служанкой при мужчине. Само очарование — мочи нет. Король вокруг нее увивается словно мальчишка- школьник. Можешь себе представить, меня этим не купишь, но я продолжаю улыбаться, я-то знаю — козырный туз у меня, не в рукаве, в животе.
Благодарение Богу, на этот раз все благополучно. Пишу тебе из Винчестера, а потом мы едем в Виндзор, приезжай к нам туда.
Ты мне там будешь нужна. Следующей весной родится ребенок, и все будет в порядке. Не говори никому — даже Уильяму. Надо хранить молчание как можно дольше, кабы опять чего не случилось. Только Георг знает, и теперь ты. Я ничего не скажу королю, буду ждать третьего месяца. На этот раз, похоже, младенец растет крепкий. Молись за меня.
Я нащупала в кармане четки, от всего сердца шепчу молитву — пусть на этот раз ей удастся доносить и пусть это будет мальчик. Еще одного выкидыша нам не пережить, кто-нибудь да обнаружит тайну, уничтожит нашу удачу. А то и сама Анна ненароком оступится, не сможет удержаться на тернистом пути непоколебимого честолюбия, доходящей до сумасшествия погони за успехом.
Я смотрела, как служанка укладывает мои наряды — пора возвращаться в Виндзор. В дверь тихо постучали, вошла Екатерина.
Я приветствовала дочь улыбкой, она села рядом, смотрит на застежки туфель, явно хочет что-то сказать.
— В чем дело? Скажи мне, Кэт, не давись словами.
Она подняла голову:
— Я хочу тебя кое о чем попросить.
— Конечно, дорогая.
— Я знаю, Генрих останется с другими мальчиками в школе у цистерцианцев, пока королева не прикажет ему быть при дворе.
— Да, — процедила сквозь зубы.
— Можно мне поехать с тобой? Мне уже почти двенадцать.
— Тебе только одиннадцать.
— Почти двенадцать. Сколько тебе было, когда ты из Гевера уехала?
— Четыре. — Я скривила губы. — От этого и пытаюсь тебя уберечь. Я плакала каждую ночь, пока мне не исполнилось пять.
— Но мне уже почти двенадцать.
— Ты права. — До чего же она настойчива! — Поедешь со мной. Я за тобой там присмотрю. Может, Анна возьмет тебя придворной дамой. И Уильям тоже будет за тобой присматривать.
Я подумала о всевозрастающем распутстве двора, о том, что новая болейновская девчонка привлечет к себе всеобщее внимание. Хрупкая красота моей дочери в безопасности в Гевере, чего не скажешь о королевском дворе.
— Наверно, уже пора. Но надо спросить разрешения дядюшки Говарда. Если он позволит, поедешь на следующей неделе вместе с нами.
Лицо просияло, захлопала в ладоши.
— А новые платья у меня будут?
— Наверно.
— А новая лошадка? Придется же ездить на охоту?
— Четыре новых платья, новая лошадь. — Я загибала пальцы. — Что еще?
— Чепец и плащ, я из старых уже выросла.
— Хорошо, чепец, плащ.
— Это все. — Она дышать не могла от восторга.
— Ничего, справимся, — пообещала я. — Но помни, мисс Екатерина, двор не такое уж милое местечко для юной девицы, особенно хорошенькой юной особы. Надеюсь, ты будешь слушаться, никаких ухаживаний, любовных писем. Если что, немедленно говори мне. Не желаю, чтобы ты оказалась при дворе с разбитым сердечком.
