круглолицую девку, Джейн.

— Архангелу Гавриилу не удержать женщин от того, чтобы вешались королю на шею, — небрежно бросил брат. — Ты сама это дело завела, Анна, а теперь жалеешь. Они все готовы в него вцепиться, сулят ему невесть что. Нет бы вести себя как наша душка Мария: чуток поиграли, получили поместье-другое и пора восвояси.

— Сдается, это ты получил поместье-другое. — Я не сдержала резкости в голосе. — И отец. И Уильям Кэри. Что мне досталось? Кроме кружевных перчаток и жемчужного ожерелья, ничего не помню.

— Корабль в честь тебя назвали. — Завистливая память Анны ничего не упустит. — Платьев несть числа, лошадь, новую кровать.

Георг рассмеялся:

— Прямо по списку, словно жених, перечисляющий приданое. — Он протянул руку, заставил Анну лечь на постель рядом с ним, голова к голове на подушках. Я взглянула на них — близнецы-неразлучники, лежат рядышком как голубки в самой знаменитой постели Англии.

— Я вас оставляю, — сказала резко.

— Давай беги к сэру Пустое Место.

Уильям уже ждал меня в саду, глядит на реку, лицо мрачнее тучи.

— Что случилось?

— Фишера взяли под стражу. Не думал, что они осмелятся.

— Епископа Фишера?

— Я всегда считал, он заколдованный. Генрих его так любит, он себе позволял защищать королеву Екатерину, и то его не тронули. Он один ей был верен, не изменил. Она расстроится.

— Ну продержат его в Тауэре неделю-другую и отпустят. И еще извинятся.

— Зависит от того, чего они от него хотят. Он не принес клятву на верность дочери Анны. Я в этом уверен. Он не позволит Елизавете унаследовать трон вместо Марии, он десяток книг написал, тысячу проповедей сказал в защиту брака. Не может он согласиться, чтобы дочь Екатерины осталась ни с чем.

— Тогда он там надолго останется.

— Похоже на то.

Я подошла ближе, взяла его за руку:

— Что ты так беспокоишься? У него будут книги и все остальное, друзья придут его проведать. А к концу лета его выпустят.

Уильям повернулся к реке, крепче сжал мою ладонь.

— Все дело в моменте, когда Генрих приказал его препроводить в Тауэр. Во время мессы, когда делами занимался. Сама подумай, Мария. Приказать во время мессы препроводить епископа в Тауэр.

— Он всегда делами занимается на мессе. — Мне не хотелось поддаваться печали. — Это ничего не значит.

— Вот они, законы Генриха! — Уильям так и не отпустил моей руки. — Акт о престолонаследии, да еще с клятвой, Акт о супрематии — верховенстве короля, и вдобавок Акт об измене. Это тебе не земельные законы. Генриху они нужны, чтобы поймать в ловушку всех своих врагов. Фишер и Мор прямехонько в этот капкан попадутся.

— Ну не отрубит же он им головы… — рассудительно начала я. — Послушай, Уильям, один из них самый уважаемый служитель церкви во всей стране, а другой был лорд-канцлером. Не осмелится он их казнить.

— Если он осмелится обвинить их в измене, никому из нас не уцелеть.

— Почему? — Я заметила, что, как и он, говорю шепотом.

— Потому что ему теперь ясно, Папа своих слуг не защищает, англичане против тирании не восстают. Будь человек трижды знаменит, будь у него все связи на свете — его все равно можно арестовать по новому закону, который сочинил король. Сколько еще времени королеве Екатерине быть на свободе, если ее главный сторонник в тюрьме?

Я вырвала руки.

— Даже слушать тебя не хочу. Собственной тени пугаешься. Мой дедушка Говард сидел в Тауэре за измену и вышел оттуда с улыбкой. Генрих никогда не казнит Томаса Мора, он его слишком любит. Может, они сейчас и в ссоре, но Мор всегда был его лучшим другом.

— Помнишь своего дядюшку Бекингема?

— Это другое дело, тот действительно был виноват.

Муж отпустил меня, опять повернулся к реке.

— Посмотрим. Молись, чтобы ты оказалась права, а я ошибался.

Бог не услышал наших молитв. Генрих решился на такое, что мне и в страшном сне привидеться не могло. Отдал епископа Фишера и сэра Томаса Мора под суд за то, что они свидетельствовали в пользу истинности его брака с королевой Екатериной. Теперь на кону их жизни — если не признают, что он, Генрих, — глава церкви, английский Папа. И эти двое — совесть не запятнана — самые уважаемые люди в стране, взошли на эшафот, положили головы на плахи, будто они — самые последние предатели.

В эти дни при дворе царила необычная тишина, два ужасных дня в июне, когда казнили сначала Фишера, а потом и Мора. Каждому казалось — опасность теперь таится прямо за поворотом. Если можно отправить на эшафот епископа Фишера, если можно обезглавить Томаса Мора, кому в Англии нечего опасаться?

Нам с Георгом уже не терпелось услышать, что дитя шевелится у Анны в утробе, что уже можно сказать королю — она в положении. Но и к середине июля не было никаких знаков.

— Может, ты ошиблась в расчетах? — спросила я.

— Скажешь тоже, — резко возразила она, — я только и делаю, что дни считаю.

— Или движения очень слабые, ты их не чувствуешь?

— Сама подумай, у тебя по этой части опыт богатый, всегда с приплодом. Может такое быть?

— Не знаю, право.

— Нет, знаешь прекрасно. — Хорошенький ротик крепко сжат, губы ниточкой. — Мы обе знаем. Знаем, что случилось. Ребенок умер. Уже пятый месяц, а я не поправилась нисколько с тех пор, как шел третий. Он там мертвый.

— Позвать к тебе врача? — Я в ужасе не сводила глаз с сестры.

Она замахала руками.

— Да уж скорее дьявола из преисподней! Если Генрих узнает, что у меня в утробе умерло дитя, он ко мне больше на пушечный выстрел не подойдет.

— А вдруг ты заболеешь от этого? — забеспокоилась я.

Она рассмеялась, коротким злым смешком.

— Что так, что этак — все равно умирать. Если кто прознает, что я уже второй раз не донашиваю, мне не уцелеть, от меня тут же избавятся. Что мне теперь делать?

— Я сама пойду к повитухе и спрошу, как от этого избавиться.

— Главное, чтоб не догадалась, что речь идет обо мне, — последовал быстрый ответ. — Стоит только пройти шепотку — и я погибла.

— Знаю, — бросила я угрюмо. — Мне Георг поможет.

После обеда мы с братом отправились к реке, пусть какой лодочник отвезет нас на своей лодчонке, не брать же для такого дела семейную барку. Георг знал бани, куда обычно ходят шлюхи. Там поблизости живет одна старуха, говорят, она мастерица колдовских заговоров, помогает прервать беременность, может наложить проклятье на поле, полное коров, или привести в сети речную рыбу. Бани у самого берега, большие окна глядят прямо на воду. В каждом окне горит свеча, сидят полуобнаженные женщины, их прекрасно видно с лодок. Георг натянул шляпу на глаза, я набросила капюшон. Лодка пристала к мосткам, я старалась не обращать внимания на девок, которые высовывались из окон и зазывно приветствовали Георга.

— Жди здесь, — приказал брат лодочнику, и мы принялись карабкаться по скользким, мокрым ступеням.

Поддерживая меня под локоть, Георг шагал по замусоренной булыжной мостовой к маленькому домику на углу. Постучал, а когда дверь бесшумно отворилась, остался на улице — дальше мне идти одной. Я