собственно, давно пора было спать, но Эдуард не мог более держать при себе снедавшую тревогу. Эти скользкие листки с заклинаниями Бардетта, может, и не нанесли ущерба здоровью моего мужа, но душу ему явно отравили.
— Почему, собственно, ты не можешь судить Георга и казнить его как предателя? Он этого вполне заслуживает, — заявила я.
— Потому что я люблю его, — просто ответил Эдуард. — Люблю так же сильно, как ты любишь своего Энтони. Нет, я не могу послать его на эшафот. Ведь это мой младший брат. Он воевал вместе со мной. Он тоже представитель нашего старинного рода. И потом, он любимец нашей матери. Он — наш Георг, и этим все сказано.
— Он воевал не только вместе с тобой, но и против тебя, — напомнила я мужу. — И он не раз предавал тебя и весь твой старинный род. Да Георг был бы рад увидеть тебя мертвым, если б они с Уориком тогда тебя поймали. Если б тебе не удалось бежать. А как он называл меня ведьмой, как велел арестовать мою мать, как стоял и смотрел на гибель моего отца и моего брата Джона? И уж он-то не позволит ни справедливости, ни каким-либо родственным чувствам встать у него на пути. Почему же ты не можешь поступить по справедливости?
Эдуард, тоже расположившийся в кресле у огня, наклонился вперед, приблизившись ко мне, и в мерцающих отблесках пламени я вдруг увидела, как сильно он постарел, какой отпечаток оставили на его лице эти трудные годы и тяжкое бремя королевской власти.
— Я согласен, — кивнул Эдуард. — Я действительно должен поступить с ним строго. Но я не могу! Георг всегда был любимцем нашей матери, да и всей семьи, и мы с детства привыкли воспринимать его как маленького золотоволосого ангелочка. Теперь я просто поверить не могу, что он настолько…
— Порочен, — закончила я. — Ваш любимчик, ваш золотоволосый ангелочек превратился в злобное порочное существо. Милый, очаровательный щеночек вырос и стал злющим псом с отвратительным нравом. У Георга с рождения имелись дурные задатки, а вы его еще больше испортили. Ты не оберешься с ним хлопот, Эдуард, помяни мое слово. И тебе все равно придется с ним что-то решать. Ведь он и сейчас отвечает на твое доброе к нему отношение тем, что плетет против тебя интриги.
— Но может, — вздохнул Эдуард, — он еще поймет…
— Он никогда ничего не поймет, — отрезала я. — А тебе опасность со стороны Георга перестанет грозить, только если его не будет в живых. Тебе придется это сделать, Эдуард. Остается только выбрать, где и когда.
Эдуард встал, потянулся и подошел к моей постели.
— Давай-ка я уложу тебя, — предложил он, — а потом уже отправлюсь к себе. Хоть бы скорей этот ребенок появился на свет и мы могли снова спать вместе.
— Погоди минутку, — попросила я.
Низко склонившись, я смотрела на угли. Я, наследница богини вод, никогда особенно не умела считывать с языков пламени и рисунков золы, но в сиянии углей мне отчетливо виделась наглая физиономия Георга, а у него за спиной возвышалось какое-то здание, темное, как дорожный столб, — наверняка Тауэр, который я всегда воспринимала как нечто мрачное, как обитель смерти. Но уверена я ни в чем не была и, пожав плечами, решила, что, возможно, мне просто показалось.
Я встала, шагнула к кровати и нырнула под одеяло. Эдуард взял меня за руки, чтобы поцеловать перед сном, и удивленно воскликнул:
— Да ты же совсем замерзла! А мне казалось, огонь в камине горит достаточно жарко.
— Я ненавижу это место, — пробормотала я.
— Какое место?
— Лондонский Тауэр. Я его ненавижу!
Дружок Георга, колдун и предатель Бардетт, на эшафоте в Тайберне заявил, что невиновен, но был освистан толпой и повешен. Однако самого Георга эта казнь явно ничему не научила: он в ярости вскочил на коня и помчался из Лондона в Виндзор, где предстал перед Королевским советом, не просто повторив все обвинения, выдвинутые Бардеттом в адрес Эдуарда, но и выкрикнув их королю в лицо.
— Не может быть, — промолвила я, совершенно потрясенная.
Мы с Энтони сидели у меня в спальне, оставив фрейлин в просторной гостиной, — мне хотелось спокойно выслушать рассказ брата о шокирующем поведении Георга.
— Да, именно так все и было. — Энтони прямо-таки задыхался от смеха, пытаясь изобразить эту сцену. — Эдуард, разумеется, тоже рассвирепел, вскочил и возвысился над Георгом, как башня высотой в семь футов. Члены Совета пришли в ужас. Ты бы видела их лица! У Томаса Стэнли отвисла челюсть, и он, как рыба, хватал ртом воздух. А наш благочестивый братец Лайонел обеими руками вцепился в свой крест на груди. Но Георг, точно разъяренный петух, все наскакивал на короля, все продолжал с интонациями плохого актеришки выдавать то, что запомнил из речи Бардетта, — хотя, по-моему, он сам же эту речь и сочинил. Разумеется, для половины присутствующих все это казалось полной бессмыслицей; они явно не понимали, что Георг, как жалкий фигляр, просто повторяет за Бардеттом. А уж когда он вдруг заявил: «Я человек старый и мудрый», — члены Совета окончательно смутились.
Я даже взвизгнула от хохота.
— Да ну, Энтони! Не может быть!
— Клянусь тебе. И никто из нас толком не соображал, что происходит, за исключением Эдуарда и Георга. А потом Георг обозвал твоего мужа тираном.
Мой смех тут же смолк.
— В присутствии Королевского совета?
— Да. Тираном и убийцей.
— Он прямо так и сказал?
— Да. Прямо королю в лицо. Не помню только, что в этот момент имелось в виду. Кажется, гибель Уорика.
— Нет, — возразила я. — Явно что-то куда более неприятное.
— Неужели дело касалось Эдуарда Ланкастера? Юного принца?
Я покачала головой.
— Нет, Эдуард Ланкастер погиб на поле боя.
— Так значит, Георг имел в виду… предшественника Эдуарда на троне?
— Мы никогда не упоминаем об этом, — осторожно напомнила я. — Никогда.
— Ну что ж, зато Георг, видимо, намерен это обсудить. Сейчас, по-моему, он способен наболтать что угодно и где угодно. Ты, например, в курсе, что он утверждает, будто Эдуард вовсе не сын Йорка? Что он бастард, сын лучника Блейбурна? А потому именно он, Георг, является законным наследником английского трона.
Я кивнула и процедила сквозь зубы:
— Эдуарду придется заставить его замолчать. Это не может дальше продолжаться.
— Да, Эдуарду следует заставить его замолчать, причем незамедлительно, — поддержал меня Энтони. — Иначе Георг свергнет вас и уничтожит династию Йорков. Ей-богу, так и произойдет. Вообще-то эмблемой вашей династии следовало бы выбрать не белую розу, а старинный знак вечности.
— Знак вечности? — переспросила я, надеясь, что Энтони как-нибудь меня приободрит, поскольку чувствовала: наступают самые мрачные дни нашего правления.
— Да. Это змея, прикусившая собственный хвост. Сыновья Йорка уничтожат друг друга, брат низвергнет брата, дядья станут пожирать племянников, отцы — обезглавливать собственных сыновей. Это династия, которой просто необходимо постоянно проливать чью-то кровь, даже кровь своих сородичей, когда иного врага под рукой нет.
Я нежно обняла свой большой живот, словно защищая еще не рожденное дитя от столь мрачных пророчеств.
— Не надо, Энтони. Не говори так.
— Но ведь это правда, — мрачно заметил он. — Дом Йорка падет. Что бы мы с тобой ни делали, как бы ни старались, Йорки сами себя пожрут.
