Опустившись в плетеное кресло напротив, Рид без единого слова следил за ее работой. Наконец они заговорили разом, но тут же осеклись и смолкли. И снова одновременно открыли рот.

– Говори ты первая, – предложил наконец Рид.

– Нет, лучше ты.

– Черт возьми, женщина, не мешай мне проявить галантность!

– Галантность? – в устах Рида Бэннона это слово прозвучало как-то дико.

В смущении он уставился на свои ногти.

– Во всяком случае, я попытался быть галантным. Ты спасла мне жизнь, и я хотел от души поблагодарить тебя. Черт, ведь ты могла бы просто убежать в дом и ждать, чем дело кончится. Рано или поздно один из нас не выдержал бы – либо я, либо эта старая змеюка. Глядишь, ты от меня бы и избавилась.

– Да не хочу я вовсе от тебя избавляться! А кроме того, ты оказался нос к носу с гремучкой только потому, что оттолкнул меня. Я хочу только одного – пойти с тобой. Теперь-то признаешь, что я не буду тебе обузой? Твое плечо еще не скоро выдержит отдачу от выстрела, а если бы и выдержало – так у тебя и ружья-то нет. Впрочем, можешь украсть мое – я ведь все равно не сумею тебе помешать.

Бронзово-смуглое лицо Бэннона вспыхнуло от гнева.

– Да с чего ты взяла, что я стану красть этакое старье?.. Ладно, хватит. Сколько тебе лет, девочка?

– Скоро будет восемнадцать.

– Святые угодники! Когда это «скоро»?

– Через пару месяцев.

– А если точнее?

Прежде чем ответить, Тресси поглубже запихнула ветошь в ствол ружья и неспешно выдернула. Рид Бэннон раздражал ее ужасно. И, разумеется, она ни в коем случае не собиралась ему сообщать, что восемнадцать ей стукнет только в будущем феврале – Рид и без того обращается с ней, точно с сопливым ребенком.

– Какая разница? – наконец отозвалась она. – Перед твоим появлением я похоронила мать. Я помогала ей при родах, и ребенок родился мертвым. По-моему, я уже достаточно взрослая.

Рид Бэннон одарил ее тяжелым взглядом. Черные глаза его холодно поблескивали. Тресси уже поняла, что он вовсе не склонен к состраданию. Вздумай она рассказать подробнее о своих горестях, он лишь отвернется, пожав плечами: чего, мол, на свете не бывает. Как бывало в те дни, когда Рид по слабости еще не вставал с постели… Тресси ведь не только кормила и обихаживала его, но даже подставляла горшок, чтобы он мог облегчиться. Она уже довольно повидала в жизни, чтобы не морщить нос при мысли о естественных человеческих надобностях… но вот Рида Бэннона эта неизбежность крайне смущала. Уж, верно, ему ничуточки не хотелось вспоминать об этом и жалеть Тресси за то, что ей довелось столько пережить. Дескать, прошлые беды остались в прошлом, а сейчас надо думать о том, как жить дальше и выжить…

– Знаешь, это ведь даже к лучшему, – услышала Тресси шепот Рида. Взгляд его неожиданно смягчился, и черные глаза блестели теперь бархатисто и влажно. – Я хочу сказать – может, и к лучшему, что малыш родился мертвым. Без твоей мамы он бы все одно не выжил, а тебе пришлось бы куда горше – ты ведь успела бы полюбить его.

– Знаю, – только и сказала Тресси, и опустила взгляд, отмеряя очередную порцию пороха. «Каков же он на самом деле, этот непостижимый человек?» – задумалась она.

Рид прокашлялся и встал.

– Больше я не буду спать на кровати, – объявил он. – Спи ты, а я устроюсь на полу. Плечо у меня совсем уже зажило.

Тресси коротко кивнула.

– Так ты возьмешь меня с собой в город?

– Черт подери, детка, я же сказал!..

Девушка прикусила губу и встала, обеими руками прижимая к груди тяжелое ружье. Повесив его на место, она задула лампу и впотьмах пробралась к постели. Сбросив нескладные башмаки, Тресси легла, не раздеваясь. Ей отчаянно хотелось спать, как привыкла, нагишом, но разве можно это себе позволить, когда Рид Бэннон совсем рядом?

Когда-то, еще в Миссури, отец и мама долго пытались научить приличиям свою «маленькую горную фею», но в конце концов отказались от этого безнадежного дела. Отец все смеялся и уговаривал маму подождать, пока девочка не повзрослеет. Уж тогда-то ей самой захочется ходить одетой!

Вот интересно – что подумал бы о ней Рид Бэннон, если б знал об этой ее привычке? А впрочем, неважно. Он ведь скоро уйдет насовсем и оставит ее одну. Тресси еще могла бы выжить в глухой чащобе, но безлюдная, безжалостная прерия, протянувшаяся от края до края, прикончит ее наверняка. До чего же это тоскливо, когда на сотни миль вокруг не видно ничего, кроме выжженной солнцем земли! Тоскливо до смерти.

Рид шумно возился, устраиваясь на полу. Тресси повернулась к нему спиной, чтобы не было слышно, как она плачет. Больше всего на свете девушке хотелось сейчас свернуться калачиком в мамином кресле- качалке и вообразить, что родные, бесплотные руки незримо обнимают ее, утешая в тоске и горе…

– Я плохо знаю женщин и потому, наверно, порой веду себя слишком грубо.

Тресси ничего не ответила, лишь шумно вздохнула.

– Черт, да ты плачешь, что ли?

Она опять промолчала.