малявкой, которая понятия не имеет, за что ведется эта война.

– Зато я хорошо знаю, как называют человека, сбежавшего с поля боя! – отрезала Тресси. – Ну да ладно, хочешь спать – спи. Не думаю, что к нам по твою душу наведается кровожадный убийца. У северян и так хватает дел, чтобы еще гоняться по прериям за каким-то трусливым дезертиром.

Рид откинулся на подушку и сморщился, хватаясь за раненое плечо.

Тресси мгновенно ощутила угрызения совести. И зачем только она все это говорит? Он ведь ранен. Пускай отдохнет, наберется сил, тогда можно будет и продолжить этот спор.

Кроме того, сейчас у нее есть дела и поважнее.

Одному богу известно, что случится с ними завтра или послезавтра, но пока что все идет лучше некуда. Что бы там ни рассказал о себе Рид Бэннон – а Тресси в глубине души сомневалась, что услышала от него всю правду, – его проблемы со временем можно будет уладить.

Сейчас куда важнее то, что он выживет. И хотя у них нет лошадей и денег (кроме скромных маминых сбережений), как только Рид поправится, Тресси уговорит его провести ее в Грассхопер-Крик. Там, в старательских лагерях, она отыщет отца – пускай узнает, каких он дел натворил. Пускай расплатится за смерть мамы и маленького братца.

После краткого момента бодрствования раненый гость опять погрузился в забытье. Девушка долго сидела у постели, глядя, как неровно вздымается и опадает его грудь, как на впалые щеки ложатся глубокие тени от черных длинных ресниц. В ее полудетском еще воображении рождались дивные картины безумной романтической страсти, и героем ее грез был если не Рид Бэннон, то человек, очень на него похожий. Конечно, он представлялся ей более крепким и мускулистым, но у него была такая же великолепная золотисто-смуглая кожа, те же грустные бездонные глаза… и такое же загадочное прошлое.

Тресси решительно тряхнула головой, отгоняя нелепые фантазии, сняла с крючка ружье и котомку и отправилась охотиться на кроликов. Сейчас, когда рана уже промыта и перевязана, больше всего на свете Риду Бэннону нужна сытная еда. Пускай этот человек окрепнет и наберется сил – ведь ему предстоит увезти Тресси из этой унылой глуши, помочь ей отыскать легкомысленного труса, который зовется ее отцом.

От подобных мыслей на глаза Тресси навернулись слезы, а это изрядно мешало выслеживать добычу.

Когда она была маленькой, отец часто играл с ней, брал на руки и подбрасывал высоко-высоко, щекотал бородой животик, и девочка заливалась счастливым смехом. А мама очень любила отца, просто не сводила с него своих карих глаз. Порой Тресси примечала, как она, занятая каким-либо делом, вдруг замирала и с обожанием следила за отцом, который тоже возился неподалеку с какой-нибудь немудреной работой. Ночами в тесной хижине Тресси изо всех сил притворялась, что спит и не слышит, как родители возятся и перешептываются на скрипучей старой кровати. Потом она подросла, и отец любил гладить ее по рыжекудрой головке и называть своей милой доченькой. Он все время твердил, что Тресси вылитая красавица мать.

Бредя по равнине, Тресси так углубилась в свои мысли, что забыла, зачем вообще оказалась здесь, и кролик, вынырнувший из густой травы, застиг ее врасплох. Девушка поспешно вскинула ружье, пальнула – и, конечно же, промахнулась. Пуля только взрыхлила пыль под лапами удиравшего зверька.

– Черт, черт, черт! – негромко выругалась Тресси и остановилась перезарядить ружье, на все корки ругая себя за невнимательность. Голодная пустота в желудке недвусмысленно намекала, что ее не худо бы заполнить, да и мысленный образ мужчины, оставшегося в хижине, тоже как бы безмолвно упрекал ее в разгильдяйстве.

Только час спустя в нескольких милях к северо-западу от хижины Тресси наконец спугнула другого кролика – и на сей раз уже не промахнулась.

К тому времени, когда Тресси вернулась домой, спина у нее взмокла от пота, а ружье казалось тяжелее пудового камня. Конская туша так и валялась во дворе хижины, назойливо лезла в глаза. Да, не худо бы ею заняться. Но прежде Тресси принесла воды, водрузила котел на огонь и освежевала добычу. Кроличья похлебка потихоньку закипала, а девушка между тем задумалась, как же быть с павшей клячей. Работка предстоит – хуже не придумаешь: рубить тушу на куски и потом тащить куда-нибудь подальше от хижины… а что поделаешь? Другого выхода все равно нет.

На соломенном тюфяке застонал Рид Бэннон, бормоча что-то совсем неразборчивое. Тресси подошла к нему, приложила ладонь ко лбу. Так и есть – горячка. «Боже милостивый, – взмолилась Тресси, – сделай так, чтобы в рану не попала грязь, ведь тогда он умрет, сколько б я о нем ни заботилась! И придется мне оттаскивать подальше от хижины не один труп, а целых два – а второй еще и хоронить».

Девушка решительно тряхнула головой. Всему свое время, детка, – так ведь, кажется, любил говорить отец? Ничего не скажешь, славный пример для подражания… и тем не менее он прав. «Успокойся, – велела себе Тресси, – соберись с силами и, пока варится похлебка, займись наконец дохлой клячей».

Бэннон облизал пересохшие губы. Тресси зачерпнула из ведра кружку холодной воды. Пить он не мог, и девушка обмакнула в воду чистый лоскут, смочила им растрескавшиеся от жара губы раненого. Рид невнятно вздохнул и принялся с жадностью младенца сосать влажную тряпку; при каждом глотке его кадык судорожно дергался. Когда Тресси наконец отняла тряпку, раненый, не открывая глаз, потянулся за ней.

Тресси принесла еще воды и мимолетно коснулась кончиками пальцев его небритой горячей щеки. Глаза ее наполнились слезами. Она почти не знает этого человека, но все же должна спасти его от смерти, чтобы выжить самой. Да и не только в этом дело, призналась себе Тресси, с жалостью глядя на беспомощного Рида. Она попросту не хочет, чтобы он умер – это было бы уже непереносимо. Как будто смерть преследует ее, не желая выпускать отсюда.

Огонь трещал и приплясывал в очаге, и раненый, не разжимая губ, хрипло постанывал. Завороженная, Тресси старательно поила его водой, покуда он опять не впал в тревожное забытье.

Весь остаток дня, едва только раненый приходил в себя, девушка кормила его похлебкой из кроличьего мяса.

Когда совсем стемнело и на небе высыпали звезды, Тресси наконец вымылась у колодца с ног до головы и, вернувшись в хижину, задремала на своем тюфячке у очага. Сил, казалось, уже не было никаких, но ночью она то и дело просыпалась, чтобы подбросить дров в огонь под котлом.

К утру посеревшее лицо Рида Бэннона обрело наконец здоровый оттенок. Жар спал. Раненый выглядел