найти разума – молодежи мудрость несвойственна, молодо – зелено, зрелости там не ищи.

– Знайте же, пред вами заведения, где обзаводятся познаниями; здесь-то и делают великих мужей; в этих мастерских обтесываются чурбаны да болваны и выходят людьми дельными. Приглядитесь вон к тому дворцу, величавому и пышному, в нем создавались величайшие люди великого века – сенаторы прозорливые, советники мудрые, писатели достославные. Вы, конечно, не раз видели, как для украшения фасадов ставят меж тяжелыми колоннами немые статуи, здесь же – гиганты живые, мужи высокого ума.

– И верно, – сказал Критило, – вон тот справа, сдается мне, сентенциозный Гораций, а слева – не столь плодовитый, сколь плодотворный Овидий, и над всеми – возвышенный Вергилий.

– Ежели так, – сказал Андренио, – это, должно быть, дворец августейшего из цезарей? [617]

– Скажи лучше – мастерская героев, величайших мужей своего века. Великий император своими хвалами придал им блеск, а они своими творениями дали ему бессмертие. Теперь обратите взоры на другой дворец, не из мертвого мрамора сооруженный, но из живых столпов, опор королевства; это придворная школа для лучших умов, коих немало было в то время.

– Верно, владетель дворца – человек великий?

– И вдобавок великодушный: бессмертный король дон Алонсо, в его время говорили, что Арагон – кузница королей.

Увидели еще один дворец – из камней одушевленных, говоривших языком надписей; не было, как в прочих дворцах, чистых мраморных плит, на всех высечены сентенции и героические изречения.

– О, благодарение небу! – сказал Критило. – Наконец-то вижу дворец, от коего веет личностью.

– О да, личностью, и значительной, был великий его владелец, король португальский дон Жуан Второй [618] – чтобы не думали дурно о всех Хуанах. Не менее примечателен и тот дворец, где шпаги чередуются с перьями, дворец короля французскою Франциска Первого, простирающего царственные свои длани к ученым и храбрецам, а не к шутам да фиглярам. И неужто вы не заметили вон того, увенчанного пальмами да лаврами, стоящего на высшей точке всего мира и всех веков? Это бессмертный престол великого папы Льва Десятого, где гнездятся орлы таланта, – приют более надежный, нежели у сказочного престола Юпитерова, хоть и та сказка не без намека; у государей, мол, находят ласку мужи ученые, орлы по зоркости и парению. А вот дворец преблагоразумного короля испанского Филиппа Второго и первая школа политичного благоразумия, где обучались великие министры, выдающиеся правители, генералы и вице-короли.

– Что за военный шатер затесался там меж великолепных дворцов? Чего ради делу ратному путаться с делами государственными?

– А как же иначе? – отвечал Мозговитый. – Надобно тебе знать, что и в походных шатрах мастерят великих людей, не менее разумных, чем отважных. О, многому можно там научиться! Пусть об этом скажет маркиз де Грана дель Каррето [619]. Ибо там обретают знания не столько по свободному выбору, как благодаря суровому опыту. Вон шатер Великого Капитана, кому король Франции [620] отвел место среди королей, сказав: «Кто над королями одерживал победы, достоин с ними делить обеды». Сей полководец был столь же просвещен, сколь отважен, сильный ум, сильная рука, достохвальны и речи его и дела. А вот шатер герцога де Альба, школа благоразумия и опытности, как дом его в мирное время был обителью славных, почему и направлял туда своего сына Хуан де Вега, посылая его в столицу.

– А это что за здания фасона ученого, с фасадом не пышным, но почтенным?

– Сие, – отвечал Мозговитый, – обители не Марса, но Минервы Это Главные Коллегии [621] знаменитейших университетов Европы. Вот эти четыре – Саламанкского [622], вон та – университета Алькала [623] ; чуть подальше – Святого Бернардино в Толедо, Сантьяго в Уэске, Святой Варвары в Париже, Альборноса в Болонье [624] и Святого Креста в Вальядолиде; все мастерские, где создаются величайшие мужи каждого века, столпы, что потом поддерживают королевства, заседают в королевских советах и парламентах.

– А вон те унылые руины, разбитые камни коих словно оплакивают свой упадок?

– Да, ныне они плачут, а в иной век, в золотой, источали благовонный бальзам, даже более того – ручьи пота и чернил. То бывшие дворцы радушных герцогов Урбино и Феррары, приюты Минервы, ристалища изящных искусств, средоточие блистательных талантов.

– А в чем причина, – спросил Критило, – что в этих королевских чертогах уже не видно орлов, что прежде в них гнездились?

– Причина не втом, что орлов нет, а в том, что не для каждого Вергилия находится Август; не для каждого Горация – Меценат; не для каждого Марциала – Нерва [625] и не для каждого Плиния – Траян. Поверьте, великие мужи по душе только великим.

– Мой упрек будет острее, – сказал Андренио. – Скажи, почему государям угодней – и чаще выгоду при них находят – искусный художник, даровитый ваятель, которых почитают и награждают куда больше, нежели выдающегося историка, вдохновенного поэта, замечательного писателя? Ведь всякому ясно, что кисть отображает лишь наружное, перья же – внутреннее, а первое столько же уступает второму, сколько тело душе. Художники, самое большее, передают статность, изящество, нежность, порой жестокость, зато перья опишут ум, доблесть, добродетель, познания и бессмертные дела. Художники могут продлить жизнь своим покровителям, пока невредимы доски, холст или, скажем, бронза; перья же – на все грядущие века, сиречь, обессмертят. Художники помогают со своими моделями познакомиться, точнее, увидеть их, лишь тем немногим, кто может посмотреть портреты; писатели же – всем, кто читает их писания, которые переходят из одной страны в другую, из одного языка в другой и даже из одного века в другой.

– О, Андренио, Андренио! – отвечал Благоразумный. – Неужто ты не понимаешь, что холсты и изваяния можно увидеть глазами, потрогать руками, – что это творения материальные? Не знаю, вполне ли ты меня понял.

Тут они увидели, как в мастерских века и подлинного человека создавали великого мужа, удачней подражая всем семи героям, нежели портрет Апеллеса – семи красавицам [626].

– Кто это? – спросил Андренио.

А Мозговитый: