глотке лицо ее меняется, – то радушное, то похотливое, то гневное, – в подтверждение пословицы: «первый раз – потребность, второй – удовольствие, третий – порок, а далее непотребство». Когда она заметила Критило, смех ее перешел в хохот, и она стала настойчиво предлагать ему сердитый напиток. Критило отказывался наотрез.

– Э нет, так дело не пойдет! – говорил его потешный спутник. – Это неучтиво!

Пришлось Критило отведать, и он, отхлебнув глоток, воскликнул:

– Яд для разума, отрава для суждения, вот оно – вино! О времена! О нравы! В прежние времена, в веке золотом, ибо веке истины, даже жемчужном, ибо веке добродетели, вино, говорят, в аптеках продавалось, как лекарство, наряду с восточными снадобьями. Врачи прописывали его как сердечное: «Recipe [556], – советовали они, – унцию вина, смешанную с фунтом воды». И средство сие оказывало чудотворное действие. Еще сказывают, торговать вином дозволялось в глухих уголках города, где-нибудь подальше, в предместьях, дабы не распространять заразу, и ежели кто в такое заведение заходил, считалось позором. Но добрый сей обычай нарушили, вино ныне продают на самых людных перекрестках, в городах на каждом шагу таверны. Теперь, чтобы выпить, разрешения у врача не спрашивают, и то, что прежде было ценным лекарством, стало отравой.

– Напротив, – возразил один из здешних пленников, – теперь оно стало лекарством универсальным, сошлюсь на сотни пословиц в его пользу.

– Ах, все это присловья старых баб!

– От этого они не хуже. Вино – лучшее лекарство от недомоганий, причиняемых плодами. Потому говорят: «После груш пей вино уж», «Дыня спелая – вино белое», «Фиге вино, а воде – фигу». «Рис, рыба и жир родятся в воде, умирают в вине». Известно, что сказало вину молоко: «Добро пожаловать, дружище!» «После меда вино невкусно, зато полезно». Короче говоря: «Где вина не пьют, одну воду, там здоровью не бывать». Вино в любую пору целебно; сказано: «И в летний зной, и в мороз зимой, вино – отец родной». И еще: «От хлеба вчерашнего да вина прошлогоднего крепок будешь и здоров». Вино не только исцеляет тело, оно утешает душу, облегчает горе: «Что не выйдет с вином, выйдет в слезах да вздохах». Вино одевает бедняков: «Голого вино греет». Это напиток королевский: «Вода для коров, вино для королей». Вино – стариковское молоко: «Как старику пить не под силу, копайте могилу». Вино – половина нашей жизни: «Половина жизни – свеча, другая половина – вино». Вино – лекарство ото всех болезней: «Пустите себе кровь, соседка», а она: «Лучшее лекарство – вино». И это очень правильно, можно назвать целых семь видов пользы, вином приносимой: промывает желудок, очищает зубы, убивает голод, утоляет жажду, вызывает румянец, веселит сердце и улучшает сон.

– На все ваши пословицы, – сказал Критило, – я отвечу одной: «Друг вину – враг себе самому». И знайте, столько же пословиц, сколько вы привели в его защиту, я мог бы привести против него; но пока, кроме сказанной, напомню лишь одну: «В вино воду лей – телу и душе здоровей».

– Но неужто вы не понимаете, – возразил винопоклонник, – что воду в вино лить – значит вино губить, особливо же белое?

– А если воду не будете лить, вино будет вас губить.

– Что же делать?

– Не пить.

Много других истин противу пьянства высказал Критило – в назидание окружающим. Ему бросилось в глаза, что в свите дионисийской королевы испанцев было мало, на каждого испанца приходилось наверняка по сто французов и по четыреста немцев.

– Разве ты не знаешь, – сказал ему на это языкатый, – что произошло в самом начале, при bella invenzione [557] вина?

– Что же тогда было?

– А вот что. Некий погонщик, в погоне за прибылью, нагрузил на своих мулов новый товар и повез его в Германию – драгоценная влага была тогда наилучшего вкуса, немцам она очень понравилась, прямо-таки поразила, с ног свалила. Потом направился он дальше, во Францию, но, чтобы не заметили, что мехи уже початы, долил их водой из Шельды; вино стало слабей, французов оно только веселило – они плясали, свистели, откалывали коленца и почесывали зады в компании степенных испанцев, как то мы повидали в Барселоне. Когда ж он пришел в Испанию, вина оставалось совсем мало, и погонщик долил водой так щедро, что в бурдюках стало уже не вино, а бурда; на испанцев оно никак не подействовало: остались такими, какими были, вполне степенными; потому-то они обзывают всех остальных пьяницами. Вот и теперь все народы пьют вино в таком же виде: немцы – чистое, чему подражают шведы да англичане; французы подливают в чашу воды, а уж испанцы, те пьют настоящую бурду – правда, другие народы объясняют это их хитростью; испанцы, мол, боятся, как бы крепкое вино не исторгло из их сердец тайны.

– Видимо, по этой-то причине, – заметил Критило, – ересь в Испании столь прочно не обосновалась, как в других странах; в Испанию не проникло пьянство, закадычный друг ереси, – никогда их не встретишь врозь

Но тут его поразило зрелище странное – не редкое, но весьма страшное. Королева выпивона, утопая в пучине непотребства, стала извергать из пузырящейся бочки своего брюха целый ураган рыганий, при этом вся вакханальная обитель нечистью заполнилась – каждым рыжком своим королева бочек приманивала чудищ, гнусные пороки. Обращала свирепый свой лик то в одну сторону, то в другую, и стоило ей рыгнуть, как из кипящего винным буйством болота выскакивал ужасный зверь, жуткий для человека сокрушительный Акрокеравн. В числе первых появилась Ересь, безобразный первенец Пьянства, внося смуту в республики и монархии, подстрекая к неповиновению законным властителям. Но что удивительного, коли в этих странах еще до того нарушили верность богу, своему господину, смешав священное с мирским, все перевернув вверх дном? При втором рыжке высунули голову три гарпии: Злословие, чумным дыханием пятнающее честь и доброе имя; безжалостная Жадность, пьющая кровь из бедняков, сдирающая кожу с подданных; первородная Зависть, брызжущая ядом, марающая достоинство, умаляющая героические подвиги. После изрядного рыжка выскочили обманщик Минотавр и болтливый Сфинкс, коснеющий в невежестве лжеученый. Призванные еще одним богатырским рыжком, явились три адские фурии, вселившие в самое преисподнюю войну, раздор и свирепость, – достаточно, чтобы рак сделать адом; лживые сирены, сулящие жизнь и несущие смерть; Сцилла и Харибда, порочные крайности, о которые разбивают лоб дураки: хочет избежать одной, ударяется в другую. Были там и сатиры и фавны, обликом люди, скоты по сути.

Так, в недолгий срок, болото чудищ превратилось в болото пороков, чадушек любимых свинского винопития. И весьма примечательно и прискорбно, что все свирепые и безобразные сии чудища казались назюзюкавшимся почитателям созданиями дивной красы; похотливых сирен те именовали ангелами; яростного, от гнева ослепшего циклопа, – храбрецом; гарпий – разумницами; фурий – красотками; Минотавра – хитроумным; Сфинкса – ученым; фавнов – франтами; сатиров – кавалерами; любое чудище – чудом.