поднимался жар. Лицо у нее в это мгновение наверняка пошло красными пятнами.
Она прошептала, с трудом выговаривая слова:
– Извините меня. Я очень боязлива. Я… Я бы хотела… В общем, прежде, чем решиться, я бы хотела посмотреть фотографии разных операций.
Лаферьер отказал – категорично, но мягко:
– Простите, мадам, но – нет! Эти снимки производят слишком сильное впечатление. Вам следует думать лишь о результате операции. Остальное – моя забота.
Анна вцепилась в подлокотники кресла. Она должна добиться правды от этого человека – любым способом.
– Я никогда не лягу под нож, если не увижу собственными глазами, что вы будете со мной делать.
Врач встал, сделав извиняющийся жест.
– Сожалею, мадам. Думаю, вы психологически не готовы к подобного рода вмешательству.
Анна не шелохнулась.
– Чего вы боитесь, доктор? Что скрываете?
Лаферьер застыл.
– Прошу прощения?
– Я говорю о шрамах. Вы говорите, что их не существует. Я прошу вас показать мне снимки операций. Вы отказываетесь. Так что же вы скрываете?
Хирург наклонился вперед, уперевшись кулаками в стол.
– Я оперирую по двадцать человек в день, мадам. Я веду курс пластической хирургии в больнице Сальпетриер. Я хорошо знаю свое ремесло. Оно заключается в том, чтобы делать людей счастливыми, улучшая их лица, а не травмировать им психику разговорами о шрамах или демонстрацией снимков сломанных костей. Не знаю, чего вы добиваетесь, но вы ошиблись адресом.
Анна спокойно выдержала взгляд.
– Вы мошенник.
Лаферьер выпрямился, разразившись недоверчивым смехом:
– Ч…что?
– Вы отказываетесь показать мне свою работу. Вы лжете о полученных результатах. Хотите выдать себя за волшебника, а сами – обычный мошенник, лжец, каких сотни в вашей профессии.
Слово «мошенник» произвело должный эффект. Лицо Лаферьера стало таким бледным, что почти фосфоресцировало в полумраке комнаты. Повернувшись, он открыл шкаф с картотекой, вытащил альбом и почти швырнул его на стол перед Анной.
–
Он раскрыл альбом на первой фотографии. Лицо, вывернутое, как перчатка, с кожей, оттянутой гемостатическими щипцами.
– Или это?
Он показал ей вторую фотографию: отогнутые губы, из окровавленной десны торчат хирургические ножницы.
– А может, вот это?
Третий разворот: хирургическое долото забивают молотком в ноздрю. Анна заставляла себя смотреть, борясь с подступающей к горлу тошнотой.
На следующем развороте скальпель рассекал веко над выпученным глазом.
Она подняла голову. Ей удалось поймать врача в ловушку – теперь нужно продолжать.
– Не может быть, чтобы после таких операций не оставалось следов, – произнесла она.
Лаферьер вздохнул. Он снова пошарил в шкафу, положил на стол второй альбом и усталым голосом прокомментировал первую фотографию:
– Шлифовка лба. Эндоскопическим способом. Через четыре месяца после операции.
Анна внимательно разглядывала прооперированное лицо. На лбу, у корней волос, были ясно различимы три вертикальные черточки по пятнадцать миллиметров каждая. Хирург перевернул страницу.
– Взятие образца теменной кости для трансплантации. Через два месяца после операции.
На снимке был изображен череп с ежиком волос, под которыми четко просматривался розоватый шрам в форме буквы
– Волосы отрастут и прикроют след, – добавил врач, – потом он совсем рассосется.
Он со щелчком перевернул страницу.
– Тройная эндоскопическая подтяжка. Шов внутрикожный, нитки саморассасывающиеся. Через месяц следов практически не останется.
На следующем развороте было представлено ухо – вид спереди, вид сбоку. На верхней кромке мочки Анна разглядела тонкий зигзагообразный шрам.
– Липосакция шеи, – продолжал комментировать Лаферьер, демонстрируя ей очередную фотографию. –