поднимался жар. Лицо у нее в это мгновение наверняка пошло красными пятнами.

Она прошептала, с трудом выговаривая слова:

– Извините меня. Я очень боязлива. Я… Я бы хотела… В общем, прежде, чем решиться, я бы хотела посмотреть фотографии разных операций.

Лаферьер отказал – категорично, но мягко:

– Простите, мадам, но – нет! Эти снимки производят слишком сильное впечатление. Вам следует думать лишь о результате операции. Остальное – моя забота.

Анна вцепилась в подлокотники кресла. Она должна добиться правды от этого человека – любым способом.

– Я никогда не лягу под нож, если не увижу собственными глазами, что вы будете со мной делать.

Врач встал, сделав извиняющийся жест.

– Сожалею, мадам. Думаю, вы психологически не готовы к подобного рода вмешательству.

Анна не шелохнулась.

– Чего вы боитесь, доктор? Что скрываете?

Лаферьер застыл.

– Прошу прощения?

– Я говорю о шрамах. Вы говорите, что их не существует. Я прошу вас показать мне снимки операций. Вы отказываетесь. Так что же вы скрываете?

Хирург наклонился вперед, уперевшись кулаками в стол.

– Я оперирую по двадцать человек в день, мадам. Я веду курс пластической хирургии в больнице Сальпетриер. Я хорошо знаю свое ремесло. Оно заключается в том, чтобы делать людей счастливыми, улучшая их лица, а не травмировать им психику разговорами о шрамах или демонстрацией снимков сломанных костей. Не знаю, чего вы добиваетесь, но вы ошиблись адресом.

Анна спокойно выдержала взгляд.

– Вы мошенник.

Лаферьер выпрямился, разразившись недоверчивым смехом:

– Ч…что?

– Вы отказываетесь показать мне свою работу. Вы лжете о полученных результатах. Хотите выдать себя за волшебника, а сами – обычный мошенник, лжец, каких сотни в вашей профессии.

Слово «мошенник» произвело должный эффект. Лицо Лаферьера стало таким бледным, что почти фосфоресцировало в полумраке комнаты. Повернувшись, он открыл шкаф с картотекой, вытащил альбом и почти швырнул его на стол перед Анной.

– Это вы хотите увидеть?

Он раскрыл альбом на первой фотографии. Лицо, вывернутое, как перчатка, с кожей, оттянутой гемостатическими щипцами.

– Или это?

Он показал ей вторую фотографию: отогнутые губы, из окровавленной десны торчат хирургические ножницы.

– А может, вот это?

Третий разворот: хирургическое долото забивают молотком в ноздрю. Анна заставляла себя смотреть, борясь с подступающей к горлу тошнотой.

На следующем развороте скальпель рассекал веко над выпученным глазом.

Она подняла голову. Ей удалось поймать врача в ловушку – теперь нужно продолжать.

– Не может быть, чтобы после таких операций не оставалось следов, – произнесла она.

Лаферьер вздохнул. Он снова пошарил в шкафу, положил на стол второй альбом и усталым голосом прокомментировал первую фотографию:

– Шлифовка лба. Эндоскопическим способом. Через четыре месяца после операции.

Анна внимательно разглядывала прооперированное лицо. На лбу, у корней волос, были ясно различимы три вертикальные черточки по пятнадцать миллиметров каждая. Хирург перевернул страницу.

– Взятие образца теменной кости для трансплантации. Через два месяца после операции.

На снимке был изображен череп с ежиком волос, под которыми четко просматривался розоватый шрам в форме буквы «S».

– Волосы отрастут и прикроют след, – добавил врач, – потом он совсем рассосется.

Он со щелчком перевернул страницу.

– Тройная эндоскопическая подтяжка. Шов внутрикожный, нитки саморассасывающиеся. Через месяц следов практически не останется.

На следующем развороте было представлено ухо – вид спереди, вид сбоку. На верхней кромке мочки Анна разглядела тонкий зигзагообразный шрам.

– Липосакция шеи, – продолжал комментировать Лаферьер, демонстрируя ей очередную фотографию. –