– Леша, ну ты только посмотри, какие у тебя на заднице дырки: как карманы у джинсов! – хохмил хирург. – Даже зашивать жалко! Может быть, так оставим: будешь от жены заначку прятать, а?

Все дружно захохотали.

Воспоминания о нашем пребывании в Ташкентском военном госпитале до сих пор мне лично приятны. К нам относились, как к самым дорогим гостям. Внимательный и заботливый медперсонал, прекрасное питание. Более того, узнав, что в госпитале находятся бойцы группы «А», которая входила в состав 7-го Управления КГБ СССР, местная на-ружка взяла над всеми нами шефство. В результате каждый день у госпиталя дежурила черная «Волга» с водителем: вдруг кто-то из легкораненых захочет прокатиться, посмотреть город, попить на воле пивка. Кроме того, наши прикроватные тумбочки ломились от хорошего армянского коньяка. Каждый день утром ребята привозили нам горячий куриный бульон.

Через несколько дней в госпиталь приехали представители Управления «С» Первого Главного Управления КГБ. С ними был Глотов. Под диктофон каждый из раненых наговорил все, что он делал во время боя, кого видел из бойцов, обстоятельства схватки и тому подобное.

На прощанье нам всем на полном серьезе объявили, что на всех раненых подано представление к Звездам Героев Советского Союза. Но поскольку вряд ли Президиум Верховного Совета СССР пойдет на такое массовое причисление к Героям, то уж наверняка каждому «светит» орден Ленина.

Более того, от имени Председателя КГБ СССР Ю. В. Андропова каждому вручили конверт, в котором лежали четыре новеньких купюры по двадцать пять рублей. То есть каждому – по сто рублей лично от Председателя. Очень приятный момент!

Но Председатель КГБ Узбекской ССР Мелкумов переплюнул своего союзного начальника. Он прислал нам каждому конверт со ста пятьюдесятью рублями и личной благодарностью. Отпечатанной на красочном бланке. Вдобавок ко всему, перед вылетом в Москву он пригласил нас всех в свою резиденцию, угостил хорошим ужином с выпивкой и подарил каждому узбекский чайный сервиз.

После ужина нас на автобусах повезли на аэродром. Заехали на какую-то дальнюю стоянку и стали ждать. Была команда из автобусов не выходить. Ждали самолет. Минут через двадцать какой-то самолет с ярко горящими иллюминаторами зарулил на нашу стоянку. Спустили трап, по которому сошло несколько человек. К ним подъехала черная «Волга». Люди сели в машину и куда-то уехали.

– Это, что ли, наш самолет? – спросил кто-то в автобусе. Я встал и стал пробираться к выходу.

– Ты куда пошел? – окликнул меня Володька Быковский. – Сказали же, не выходить!

– Мало ли что! А вдруг мне по нужде надо... – ответил я.

Выйдя из автобуса, я потихоньку стал подходить к самолету поближе. Смотрю, кто-то показался в проеме люка. Вглядывается в темноту. Я подошел ближе. Что-то в очертании фигуры человека в люке показалось мне знакомым.

– Серега! Это ты?

– Старик, это ты, что ли? А говорили, что тебя убили! Жив! – радостно откликнулся Сергей.

– Как видишь – живой! Раненый только!

– А где остальные?

– Да вон, в автобусе сидят!

– Мужики!!! – заорал зычным голосом Серега. – Здесь наши ребята!

Из самолета горохом посыпались на бетонку стоянки ребята из «Зенита» и группы «А».

Через час самолет взлетел. Мы сидели в компании друзей, которые наперебой рассказывали нам, что было после нашей эвакуации из Кабула, как они отпраздновали Новый год в посольстве.

Сидевшему со мной рядом Олегу Балашову из группы «А» ребята принесли его каску.

– На, держи! Полюбуйся!

– Е-мое!!! Это что же такое?

На швейцарской спецназовской каске были три пулевых отметины. Одна – прямо в триплексе стекла забрала – примерно на уровне переносицы. Коническая ямка от автоматной пули, которая пробила только несколько слоев спецстекла и отскочила в сторону. Два других глубоких следа от автоматных пуль были на верхней сфере каски.

– Во дела! – удивлялся Олег. – А я все думаю, что у меня так шея болит!

– Не мудрено! Как только башка на месте осталась!

Тут же между рядами ребята разносили пластмассовые стаканчики с водкой.

– Давайте выпьем за победу, ребята! Мы победили! Ура!

Десантники брели длинной цепочкой, растянувшейся зигзагом по горной тропе. Иногда командир десантников, идущий впереди группы, тяжело ложился на каменистый грунт, обреченно раскидывал руки и ноги в стороны. Рассыпалась и вся цепочка его бойцов. Кто-то садился на первый попавшийся камень, спиной или боком прислонялся к скалам или, как капитан, замирал, лежа на животе. Командир на несколько минут умолкал, хрипло дыша и покашливая. С трудом поднимал голову, щурясь на солнце слезящимися глазами, с огромной тоской смотрел в бескрайнюю даль древних гор. В очередной раз, потеряв надежду увидеть конец горному кошмару, который должна сменить зеленая долина, он удрученно вздыхал. Бессознательно, невнятно мыча, еле-еле шарил усталыми пальцами по тропе. Нащупав что-то мягкое и шершавое в расщелине, боясь самому себе признаться, что это не что иное, а только ссохшийся от времени и жары пепельный мох, он упорно и жадно впивался губами в жесткую бахрому бледно-зеленой поросли. Зло и натужно рыча, хватал зубами и рвал ее на мелкие части. Кое-как ворочая обкусанным, кровоточащим языком, пытался жевать эту сухую массу, в глубине души надеясь чудесным образом высосать, выжевать, выдавить живительную влагу. Чувствуя неприятное жжение во рту, пыль, набившуюся в широкие ноздри, громко чихал. Чертыхаясь и матерясь, долго выплевывал серую, пережеванную кашицу прямо себе под ноги. Успокоившись, выпускал из рук автомат, скидывал с плеч рюкзак и переворачивался на спину. Плотно закрывал глаза, прикрывая лицо покрасневшими ладонями. Проходило время, мысли путались в голове, но обезвоженный мозг настойчиво выдавал команду: пить, пить, пить! И грезилось ему о чистой и светлой, как девичья слеза в водовороте первой любви, капели, вспоминался холодный, прозрачный ручей в ельнике, за околицей села, вдруг превратившийся в бурлящий, пенящийся поток горного водопада. Водопад сменялся извилистой и полноводной лентой реки, проторившей широкое русло в бескрайней степи и впадающей в огромный океан, бьющий мощными волнами в берег. Вода была рядом – прелая и вонючая в обвалившемся, заброшенном колодце, в мертвом кишлаке. Она искрилась в дождевой струйке, пробежавшей по трупам людей и животных. Покрасневшая, с соленым привкусом, но холодная, сладкая, дурманящая. Прелая, вонючая, соленая, кровяная – лишь бы влага, глоток воды. В крайнем случае ее можно профильтровать через вату, или три слоя бинта и тщательно выжать прямо себе в глотку.

Мучительное видение становилось невыносимым и тягостным. Тело командира жаждало покоя, душа успокоения.

Где-то крикнула птица. Горный орел. Мозг прожгло чувство зависти. Захотелось, как он, воспарить над вершинами Гиндукуша, расправить руки и стремительно ринуться вниз. Полететь навстречу прохладе зеленых садов, дымке костров, скалистой кромке полноводной реки. Туда, только туда. Где люди, где вода. Весь мир, вся Вселенная, собственная жизнь превратились в прекрасную полоску зеленеющей долины. Встать на ноги и прыгнуть. А там будь, что будет. Телесные муки, вся эта кутерьма, название которой «Афган», останутся позади. Но нет сил встать и нет сил идти. Теряется нить сознания, меркнет разум, цепенеет тело. Мозг отказывается служить людям, превращая разумное существо в обыкновенную ползучую тварь, безымянное, безмозглое человекоподобное животное. Все же командир не захотел быть падалью, добычей стервятников.

Широкоскулый, плечистый, русоволосый, лет тридцати капитан вздрогнул, открыл глаза, обвел взглядом лежавших на тропе десантников. Прокашлялся и выдавил из горла человеческий звук. Для верности прикладом автомата ткнул переводчика – близлежащего черноусого таджика, прошептал: